7 февраля утром поехали дальше вглубь Германии. Через понтонный мост переехали реку Одер. Река быстротечная, глубокая, понтоны так и рвет, старается снести их. Расположились в доме на левом берегу реки. Ночью уехали обратно и остановились на старом месте в том же доме. На улице около дома, где мы переночевали, старшина грузин работник политотдела, положив наган на левую руку, прицеливался в спину ехавшему на велосипеде старшему лейтенанту и кричал: «Стой! Стрелять буду!» Офицер продолжал ехать. Но стрелок он оказался плохой, расстояние до офицера было всего 10–15 метров. Два раза выстрелил, но промахнулся. Я подошел к старшине и «сказал ему: «Если убьешь офицера, то, согласно военному уставу, тебя трибунал приговорит к расстрелу». Стрелять он больше не стал, и сказал мне: «Зачем он безобразит».

В этот же день послал письмо отцу и открытку Асе в Торжок. Следует отметить неприятный случай. Около дома, где мы жили, во дворе, окруженным кирпичным забором, стояли повозки с разным нашим хозяйством. На одной из них кем-то из ребят нашего взвода была поставлена длинная из прутьев корзина, а в ней стояла огромная бутыль. Никто из нас до этого случая не обратил внимания, что в бутыли был спирт. Около повозок с имуществом постоянно находился часовой. В этот раз разводящим был молодой и боевой парень Рябиков. На посту часовым стоял рядовой Туранов, уже пожилой мужчина. Ему пришла смена. Он вошел в дом, взял руку под козырек, отрапортовал мне, сказав: «Тов. старшина, пост сдал в порядке!» (Хотя этого в то время и не требовалось, он, находясь «под мухой» захотел щегольнуть). Снял с плеча автомат и лег спать на пол на солому. Ночью в два часа разводящий Рябиков стал будить Туранова для смены часового. Он тряс его изо всех сил, а Туранов не просыпался. Рябиков разбудил меня. Лицо его было озабоченным, испуганным, и тихо сказал «Васильич! С Турановым что-то неладно, не встает». Молодые ребята называли меня, не как положено по-военному, по званию или по чину, а Василий Васильевич или просто Васильич. Может быть, это потому, что я был старше по возрасту или по причине моей мягкости. Но отношения у нас, несмотря на это, были хорошие. Я вскочил, подбежал к Туранову. Его правая рука была поднята вверх. Лежал он на спине. Я стал щупать пульс. Рука была холодная, пульса не было. Оказывается, потом очевидцы рассказывали, Туранов наклонял бутыль и наливал спирт в крышку от котелка. Нализался, но на ногах еще держался. Говорили, что, если бы он был на ногах, двигался, то ничего бы не случилось. Утром я доложил о случившемся в штаб. Капитан (не помню его фамилию) сказал, что это ЧП. Вынесли труп Туранова в сарайчик, положили на верстак. Вместе с Верховским мы вытащили из корзины бутыль со спиртом и разбили о кирпичный забор. В этот же день по какому-то делу меня послали в тыл километров за десять. Я сел на велосипед и помчался по широкой гладкой асфальтированной дороге. Выполнив приказ, я вернулся обратно в дом, где помещался наш штаб, но там никого не оказалось. Мне удалось узнать, что наша дивизия выехала вниз по Одеру по правому берегу реки, за 60 км. На велосипеде не оказалось фонаря, а уже наступала ночь. Дороги в Германии везде, как в сказке, отличные, выбоинки не найдешь. Я жал на педали, как только мог. Наступил вечер, становилось все темней и темней. Стало совсем темно, когда дорога пошла большим плотным лесом. В темноте я ехал как с завязанными глазами. Меня качало то в одну, то в другую сторону. От случайности упасть спасала инерция, движение вперед. Педали давили на цепь «Галя», колеса велосипеда крутились, и я вместе с ним мчался по ровному асфальту широкой дороги. Вскоре стало светлее, лес остался позади. К утру я догнал свою часть.