Когда на другой день свиданье разрешили, Анисью бросило в дрожь. И долгий — в сотни верст, через сопки — тяжкий путь, и пугающий шумный город, и, главное, этот человек в арестантском халате, кругом бритый, в котором она только по незлобивому огоньку ясных глаз узнала Андрея, — все это было так диковинно, словно в дурном сне, что силы окончательно покинули ее. Она чуть не уронила Анку на каменный пол… Андрей вовремя подхватил дочку. В глазах темнело, ноги подкашивались, сердце заходилось, и в ознобе стучали зубы:

— Измаялась я, Андрюшенька!

А он, заросший колкой, после бритья, щетиной, прижал Анку к груди, потом легонько подбросил вверх и, казалось, не заметил жены.

— Ну, здорова, доча! Анка заревела.

— Не признаешь тятю? — горько ухмыльнулся Андрей.

Он пристально вгляделся в дочурку, поцеловал в лоб, передал матери; и мозг его пронзила отчетливая, острая как шило, мучительная мысль:

«Не моя… Ни глазами, ни носом, ничем не смахивает. Не в отца — в проезжего молодца».

Печальной улыбкой тронулись его губы, и он протянул Анисье руку:

— Ну, здравствуй… Письмо, значит, получили? И набралась духу приехать?

— Как есть… Родненький, да што же ты… Андрюшенька! — всхлипывая, скороговоркой запричитала Анисья.

Андрей насупил разлатые брови:

— Такая подмога мне не нужна… Давай-ка лучше о деле говорить: на Сакалин, что ли, пойдешь со мной?

Сахалин — это слово испугало Анисью. Еще дома объяснили ей всезнающие старые бабы, что это — гора, окруженная со всех четырех сторон синим морем-океаном… беспрестанно плещут грозятся волны, и нет человеку оттуда доступа на твердую землю… обитель беса, врага божеского и людского.

— Сакалин… — выдохнула она страшное слово. — А може, в деревне пожду тебя, Андрюшенька? Мне ли, бабе, с малолеткой в такую преисподнюю залезать? Боюсь я.

— Чего?

— Всего на свете боюсь, Андрюшенька. Города… окиян-моря.

— Дура! — добродушно хохотнул Андрей, но тут же потемнел: — И ты думаешь, я вернусь с Сахалина домой… на позор? на вековечную муку? на то, чтоб парни перстами на меня указывали?!

— А куда ж… ты? — Анисья пошатнулась, присела на корточки, точно гром ударил под сводами тюрьмы.

— Там увидим… но не домой, нет!

— А-а-а-а! — зарыдала Анисья и забилась на каменном холодном полу.

Надзиратель прекратил свиданье, бабу выволокли на воздух…

— Расквелил, дурень! — надзиратель толкнул Андрея в бок. — Иди уж!

Пристыженный Андрей, низко опустив голову, тихо поплелся в камеру.

«Ничего… отлежится, — думал он, — не люб я ей, ежели боится со мной идти… А дочка не моя…»

Ни на другой, ни на третий день Анисья в тюрьме не появлялась. Андрей началу беспокоиться: что приключилось с бабой? Анисья не на шутку расхворалась. Как пришла она со свиданья, почувствовала во всем теле палящий жар, знойную ломотную истому. Добрые люди, у которых стояла на квартире, позвали фельдшера…

Две недели пролежала Анисья — то в жару, то в зябком ознобе, — в бреду поминала Анку, невестку Устинью, тосковала о родной деревне. Только однажды в нездоровом горячечном сне увидала она Андрея в арестантском халате: будто стоит он на крутой-крутой горе посередь волнующегося моря и зовет на помощь.