— Ну ладно, давай, — сказал Арктор.

И они принялись за работу, а Фрек околачивался возле своей машины, кляня себя за то, что вообще решил приехать. Сегодня здесь нет той приятной расслабленной атмосферы, как обычно. Он с самого начала почувствовал недоброе за всем этим подшучиванием. Черт побери, что же произошло? — недоумевал он, садясь в машину.

Неужели и здесь все покатится под гору? Как у Джерри Фабина в те последние недели… А ведь как хорошо оттягивалось, как сладко балделось под рок, особенно под «Стоунз»… Донна сидит в своей кожаной куртке и набивает капсулы. Лакмен скручивает косячки и разглагольствует о семинаре, который он проведет в Калифорнийском университете, — по приготовлению и употреблению травки. И о том, как набитый им однажды идеальный косяк поместят под стекло и в гелий в Музее американской истории рядом с другими реликвиями не меньшего значения… Как было тогда клево, даже совсем еще недавно, когда они сидели с Джимом Баррисом в «Трех скрипачах»!.. А все началось с Джерри — и перекинулось сюда. Странно: все вроде хорошо, и вдруг — плохо. И непонятно почему, нет никакой такой особой причины. Просто раз — и все…

— Я уезжаю, — заявил Фрек Лакмену и Арктору, заводя двигатель.

— Слушай, погоди… — виновато улыбнулся Лакмен. — Ты наш брат, как мы без тебя…

— Не, я сматываюсь.

Из дома осторожно выглянул Баррис, сжимая в руке молоток.

— Ошиблись номером, — сказал он, опасливо приближаясь и зыркая глазами, словно крабоподобная тварь из фильма про космические войны.

— Зачем тебе молоток? — спросил Лакмен.

— Наверное, для ремонта двигателя, — предположил Арктор.

— Решил прихватить на всякий случай, — смущенно объяснил Баррис, бочком подходя к машине. — Попался на глаза…

— Самый опасный человек — это тот, — проговорил Лакмен, — кто боится собственной тени.

Чарлз Фрек услышал эту фразу, отъезжая, и задумался: не имеет ли Лакмен в виду его? Стыдно… А впрочем, какого черта здесь ошиваться, если все так стремно? И вовсе это не трусость. «Избегать скандалов» — вот мой девиз, напомнил себе Фрек. И уехал, не оглядываясь. Пусть хоть поубивают друг друга. Кому они нужны… Но на душе было хреново. Все вдруг изменилось — почему, что это значит?.. Но потом он подумал, что дела еще пойдут на лад, — и воспрянул духом. Мчась по шоссе и машинально притормаживая при виде замаскированных полицейских, он даже прокрутил в голове коротенький глюк: ВСЕ КАК ПРЕЖДЕ.

Собрались все, даже мертвые и выгоревшие, вроде Джерри Фабина. Их заливает яркий белый свет. Не дневной, но куда лучше, целое море света, и сверху, и снизу — со всех сторон. С ними Донна и пара других соблазнительных цыпочек, одетых очень легко. Слышна музыка, хотя трудно разобрать, с какой пластинки. Может быть, Хендрикс, подумал он. Да, старая вещь Хендрикса… Или нет: Джи-Джи. Джим Кросс, и Джи-Джи, и особенно Хендрикс… «Перед тем как я умру, — напевал Хендрикс, — дайте мне пожить, как я хочу…»

И тут вдруг глюк взорвался, потому что он вспомнил, что и Хендрикс, и Джоплин мертвы, не говоря уже о Кроссе. Хендрикс и Джи-Джи погибли, сидя на игле, — два великолепных человека, потрясающих распотрясных человека. Поговаривают, что менеджер давал Дженис Джоплин сущие гроши — пару сотен баксов время от времени, — а то бы она все пустила на наркотики, все, что зарабатывала… Потом в голове у него зазвучала музыка, и Дженис запела свое знаменитое «Одиночество», и он начал плакать. И так, плача, ехал домой.