Не было и речи о том, чтобы изменить своему обещанию. Обещал — умри, но выполни обещанное. Это удобное для других качество писатель отменить в себе не мог. Но свою досаду по поводу ее появления в Париже он тоже не мог отменить. За неделю, проведенную в Париже до ее прилета, он успокоился, отстранился от заокеанской территории, называемой Соединенными Штатами, вдоволь подумал, опять привык к одинокой жизни…

Все же он ждал ее из аэропорта и даже открыл окно. Было нехолодно и сухо, привычно галдели евреи на улице. Он все время выглядывал… Наконец под окнами (он вначале услышал, а потом и увидел) остановилось такси, и из него вышла неуклюже-большая Наташка в ненавистных ему желтых сапогах, кожаных штанах и такой же растянутой донельзя бесформенной куртке, делающей ее похожей на большую морщинистую лягушку. Писатель вздохнул, увидев напряженные спины шофера и Наташки, и решил спуститься, чтобы помочь им вынуть из такси некрасивые чемоданы и уродливые сумки.

— Вэлком ту Пари! Здравствуй! — только и сказал писатель Любимой Женщине, чмокнул, притянув ее к себе, в угол скулы (жирно намазанной кремом для загара) и слишком резко схватил сразу два чемодана одним движением, испугав шофера. И тяжело пошел к лестнице, мимо улыбающейся (как ему показалось, ехидно) очкастой консьержки с сигаретой в зубах.

— Да знаем мы все ваши любовные дела, месье Эдуард… — казалось, говорил взгляд консьержки. — Эта с вами наверняка не удержится, месье Эдуард! Это просто-таки гувернантка какая-то, из Бог знает какой отдаленной Норвегии. Ведь были же у вас элегантные дамы, месье Эдуард, французские дамы. Мадам Даян, например, или даже мадам Женевьев… Нет, этот экземпляр вылетит от вас через неделю, помяните мое слово… Бонжур, месье!

— Она права, — угрюмо расшифровал писатель взгляд консьержки. Сгрузил чемоданы на шашечный пол прихожей и спустился за очередной порцией уродливого багажа.

— Сколько я должна заплатить? — Наташка беспомощно смотрела на счетчик такси сквозь боковое стекло. В руке у нее веером, как карты, были сжаты непонятные ей французские банковские билеты, и она в них бессильно и раздраженно поглядывала, сравнивая со счетчиком.

— Дай ему эту бумажку. — Писатель вынул из веера банкнот стофранковую и протянул шоферу.

— Мерси, месье.

«Откуда у нее деньги? Вчера ему звонил робкий Володя и опасливо, может быть, боясь, что писатель накричит на него через Атлантический океан, сообщил, что у Наташи пропали 400 долларов. Все ее деньги. — Я думаю, это Джонни увел доллары, — сказал Володя. — Завтра Джоан будет говорить с отцом Джонни. Я надеюсь, что они вернут».

— Кто это возвращает 400 долларов, Володя? — спросил писатель. — К тому же никто не видел, что деньги взял Джонни. Потерянное дело.

— Я извиняюсь, — сказал Володя в Нью-Йорке.

— Что потеряно, то потеряно, — заключил писатель в Париже и положил телефонную трубку. — Почему они думают, что обязательно черный мальчик Джонни спиздил доллары? Тронутый экземой Морис тоже знает, что доллары — отличная вещь, и что на них можно приобрести множество комиксов, кока-колы и гамбургеров, очень любимых Морисом. Маленькие жулики, белый и черный, могли спокойно увести деньги русской женщины вместе.