Пухлый Ричард встретил их на пороге квартиры. Неожиданно маленький, как бы усохший за два месяца, в которые писатель его не видел, Жигулин выскочил с черными брюками в руках из спальни.

— Ха-га-га, — просмеялся он и сложил высохшее личико в приветливую гримаску. — Привет, Лимоныч! Ты давно из Парижа?

— Наташа! — Может быть, более резко, чем это необходимо, представил ее писатель, и большая Наташка и маленький Жигулин пожали друг другу руки.

Горбоносый медальный «профиль юного ассирийца», как назвал профиль Жигулина безуспешно влюбившийся в него романтик-гомосексуалист, задрался вверх, и глаза юного ассирийца привычно ощупали Наташкины большие губы и скулы.

— Твоя новая девушка? Биг ван…

Всегда кажущийся наглым, Жигулин по-настоящему наглым не был. Писатель знал его уже десяток лет и видел во всех ипостасях в трех столицах мира.

— Моя новая девушка, — согласился писатель.

— Ну что, Кирилл, бля… много кожи продал сегодня? — задрал скелетик Кирилла и тут же убежал в кухню с криком: — Ой, бля, я опаздываю! Ричард, где ебаная гладильная доска!

Второстепенные персонажи: добрая животастая гора мяса Мэри — лучшая подруга Жигулина, русский шофер-таксист, внук известного композитора, пьяная модель Вики, — пересекали небольшую квартиру Ричарда в разных направлениях. Квартира служила одновременно и модельным агентством. Телефонный аппарат с полудюжиной линий, несколько файл-кабинетов, стена, сплошь завешанная фотографиями девушек, наваленные на письменном столе кучками слайды и фотографии напоминали об этом.

Она сняла свитерок и осталась в полосатой тишот без рукавов. И сразу, обнажив надставленные крылышки тонких плечей, стала моложе. Оставались уродливые брюки и сапоги, но можно было без труда догадаться, что и дальше, уходя под грубую кору одежды, настоящее тело Наташки такое же нежное и молодое, как ее плечики. Писатель заметил, что Кирилл одобрительно отметил Наташкины плечики. «Она просто не знает, как ей одеваться. Она забыла в Лос-Анджелесе, будучи женою простых мужчин много старше ее, что ей всего двадцать четыре», — подумал писатель и несколько раз дружески коснулся Наташки. Ричард показал сборник своих стихов… Проиграл записанную им пластинку… Ушел Жигулин. Внук композитора звал всю компанию ехать к нему в Коннектикут…

Ночью они не вернулись в Бруклин, но приехали к Кириллу. У Кирилла они еще выпили, покурили опять и снова потеряли друг друга. Кассета с русскими песнями глубокой давности заставила Наташку и Кирилла задуматься в разных углах дивана, а писателю захотелось спать. Натянув с помощью Кирилла простынь на единственный матрас, оказавшийся (опять!) на полу, брокер имел деньги на все, кроме кровати, писатель улегся. Одеяла Кирилла пахли затхло. Прогорклым человеческим жиром, усохшей ночной слюной и мочой. Понюхав один раз, писатель решил не обонять их дольше. Из соседней комнаты доносились вначале смешки, потом равномерный, наладившийся плеск беседы, и удушливо пахнуло тлеющей марихуаной. Писатель поворочался, понюхал пыль из ближайшего угла и стал размышлять о своей собственной глупости. О том, почему он бесполезно страдает, валяясь на матрасах Большого Нью-Йорка в то время, как мог бы спокойно спать сейчас на узенькой, но удобной кроватке дочери Джоан Липшиц, возле детских книг и старых игрушек. Завтра утром проснулся бы в восемь часов к продолжил бы писать книгу, от которой его оторвал приезд подружки. Глупо… Однако я пообещал ей. Следовательно, я должен смириться с неудобствами и дострадать неделю, оставшуюся до отлета в Париж. Женщина в свиных сапогах должна вылететь в Париж через шесть дней после него… И очень может быть, что она не вылетит в Париж. Решит не вылетать… Испуганная его холодностью.