— Какими судьбами, господин Лимонов!

— Совершал прогулку, господин Генрих, и вот позволил увлечь себя в пещеру.

— Хм, — фыркнул Генрих и немного потанцевал перед Лимоновым. Выдвинул ногу, почесал руку, передвинулся, даже подпрыгнул. — Мне говорили, что вы в Париже, но вас никто не видел. Таинственно скрываетесь от всех, господин Лимонов?

Генрих издал лошадиную трель. Всегда, сколько помнил писатель, Генриха окружали лишние звуки.

Писатель же видел Генриха очень давно. Генрих изменился за утекшие к дьяволу дни, — поседел и неаккуратно оброс, глаза были красные, одежда мятая, слишком легкий азиатский халат и слишком большая черная шляпа. Нос — нечеткий, как бы оплывший, или опухший.

— Не скрываюсь, но никуда не хожу, работаю, — сказал писатель — А вы как?

— С женой разошелся! — вызывающе выкрикнул Генрих.

— Ну поздравляю! Творец должен жить один… (Уместно будет заметить тут, что творец Лимонов тогда только что перенес короткий, но тяжелый душевный кризис, едва не сошел с ума от одиночества, и теперь, находясь на вершине очередного творческого подъема, мог позволить себе пофилософствовать и поучить других, как следует жить.)

— Хе, — криво, носом ухмыльнулся Генрих. — Вы говорите это мне, семейному человеку, прожившему двенадцать лет в лоне семьи, отцу троих детей!

— Троих?

— Ну да, троих. Майя родила девочку. Вы что, забыли, мы же к вам приходили, когда она была беременная?

— А, да, вспоминаю…

— Ничего вы не вспоминаете, признайтесь, что вы не заметили…

— Ну признаюсь…

— То-то, вы заняты только собой.

Отлепившись от господина Лимонова, Генрих пожал еще полсотни рук и расцеловался счастливо с полсотней некрасивых, но очень интеллигентных женщин в шалях, шляпах, мушкетерских штанах, накидках и пончо. И с приблизительно таким же количеством мужчин в очках и с физическими дефектами. По мнению писателя, у Генриха превратное представление о роли светских отношений в судьбе творческого человека. Генрих считает, что творцу абсолютно необходимо регулярно посещать всевозможные парижские социальные мероприятия: выставки, семейные обеды, парти, именины, дни рождения, пикники, совещания и заседания вовсе не известных клубов, обществ и даже партий. Странствующий еврей знаком с половиной Парижа, целуется и обнимается с вовсе не нужными, по мнению писателя, людьми, сами физиономии которых открыто объявляют «я маленький и незначительный» или «я завистливый рате».

— Ну, чего вы достигли сегодня своими широкими связями, Генри? — спросил иронический писатель, когда Генрих опять оказался в районе утла, из которого, закончив обозревать фотографии, писатель обозревал французское общество. Скорее, мультинациональное общество.

— Договорился тут с одним функционером. Купит картину… Может быть, завтра поведу его смотреть работы…

— Генрих поправил широкий, синий с красным, галстук, обнимающий его плохо обритую крупную шею.

— Так и продолжаете заниматься кустарничеством? Продаете картинки из-под полы? Давно пора завести галерейщика, дорогой. Сколько можно быть мелким частным предпринимателем…

— Да-да, посоветуйте, что мне делать… — засмеялся Генрих.