Следующим атрибутом императорской власти стал довольно изящный скипетр с рукояткой из мамонтовой кости, украшенный ажурной корзиной из дубовых листьев, внутри которой располагался огромный рубин, подаренный Александру королем Сиама в знак вечной дружбы. Листья и вообще все металлические части скипетра были, как и венец, выполнены из платины.

Третьим ключевым элементом новых регалий стал меч, представляющий собой обычный шотландский палаш. Его клинок и развитая корзина гарды были изготовлены из очень качественной стали, легированной никелем и платиной.[87] Рукоятка обтянута черной кожей. А яблоко гарды украшал приличных размеров рубин, ограненный в виде площадки с инкрустацией — нового герба Российской империи, утвержденного на том же Земском соборе. Кроме прочего, палаш был украшен декоративной кистью имперских цветов.[88] Ножны же исполнены в черной коже с аккуратными платиновыми устьем, наконечником и кольцами, правда, не простыми, а декоративными, хоть и без вычурной вульгарности.

На этом ключевые, утвержденные элементы императорских регалий заканчивались. Но даже и этого хватило, чтобы кардинально изменить образ Императора с византийской застывшей куклы, буквально неземной одухотворенности, на правителя-воина, полного жизненной энергии, силы и власти. Который, как было принято шутить в двухтысячные годы: «сам ходит и сам говорит».

Само собой, никто на самотек важнейшие идеологические моменты трактовки символики широким массам не доверил, а потому заранее была подготовлена красочная брошюрка журнального формата. Правда, с количеством листов не усердствовали, ограничившись двумя десятками страниц, заполненных фотографиями и пояснениями к ним. Зато с тиражом Московская Императорская типография развернулась, ибо этот пояснительный проспект планировалось раздавать всем желающим после парада в местах народных гуляний.

На огромных трибунах, построенных на расширенной более чем вдвое Красной площади, уже собравшиеся гости увлеченно болтали, ожидая начала представления. Да и не только площадь была томима легкой скукой ожидания. Тверская, Измайловский парк и большое количество разнообразных скверов уже заполнились людьми, ожидающими начало праздника.

Вдруг началось небольшое оживление — у ворот Троицкой башни кто-то взмахнул зеленым флажком, и солдаты, стоящие на карауле, подтянулись, а оркестр притих и сосредоточился. Вот сигнальщик сделал отмашку синим флажком, стремительно побежавшую по цепочке людей, распространяясь с поразительной скоростью. Более полутора тысяч музыкантов так напряглись от ожидания последней, третьей отмашки перед началом, что побелели пальцы, судорожно сжившие инструменты. А у некоторых даже начал пробиваться легкий озноб, гуляющий по всему телу. Дирижер величественно повернулся лицом к целой армии музыкантов, и весь оркестр застыл, будто скованный льдом. Видя такое, притихли и гости, даже самые шумные и несдержанные. Над центром Москвы повисла щемящая тишина. Лишь где-то в дали приглушенно лаяли собаки и щебетали птицы…

Время потекло очень медленно и томительно в наступившем гнетущем напряжении. Поэтому, когда была отдана команда о начале, сэр Бенджамин Дизраэли увидел, как в замедленном сне, движение рядом с Кутафьей башней и невыносимо медленно идущую волну рук, поднимающихся и опускающихся с красными флажками, которая приближалась к оркестру. Вот дирижер, сглотнув от напряжения накопившуюся слюну, взмахнул рукой, и откуда-то со всех сторон донесся еле слышный, непонятный хрип… и началось. Оркестр начал играть, и сразу музыку подхватил могучий хор, находящийся неизвестно где. При этом не просто так, а сразу полившись из электродинамических громкоговорителей, которых только по центру Москвы стояло более тысячи.