Ну, а до того… Атаман подумал, что он, кажется, не распорядился, чтобы коней помыли-почистили. Кто там ими займется в доме, где царит траур… Разве что, маленький Гришка, да и то без приказа может не сообразить.

Еще некоторое время посокрушавшись, Иван Федорович отправился домой, и прямо в воротах на него налетел конюх, который, как выяснилось, сам решил проявить инициативу и наказал помощнику, почистить лошадей казака Гречко, которых приказали кормить до особого распоряжения. Но у животных был такой утомленный и чуть ли не пыльный вид…

– Ну, распорядился, и молодец, – равнодушно ответствовал атаман, собираясь пройти мимо.

– Но там нашлось такое…

Конюх даже задыхался от волнения.

– Говори, – остановился атаман, подумав, что это его состояние вовсе не похоже на обычно спокойного, невозмутимого конюха.

– Царские клейма! – выпалил тот.

– Не понял, что ты имеешь в виду?

– Лошади клейменые. На четверых из семи – клеймо царской конюшни.

– Не может быть! – ахнул Павлюченко.

– Вот, и я думал, не может, а пригляделся…

– Куда ж ты прежде смотрел?

– Да когда прежде-то? – обиделся конюх. – Только сегодня стали чистить, оно и вылезло.

– Нет, ну это ж надо! – крякнул от досады атаман. – И где, в моей конюшне!.. Это, видимо, те, вороные?

– Так они, если на то пошло, и не вороные вовсе.

– Что-о? Ты думаешь, они перекрашены?

– Да тут и думать нечего, я с таким сталкивался – цыганские штучки!

– Тогда, может, Семен об этом не знал? Понимать надо, лошади взяты с бою, в спешке. Может, он к этому никакого касательства не имеет?

Конюх пожал плечами.

– Вы как хотите, Иван Федорович, а мне кажется, нужно об этом сообщить, куда следует. А то могут вас заподозрить. Мне что, я человек подневольный: сказали, покормить, я и покормил!

– Да, ты прав! – атаман почесал затылок. – Вот ведь пакость какая. Получается, вроде, мне придется на своего казака в Екатеринодар ябедничать.

– Не ябедничать. Это царское добро, его нужно возвращать туда, откуда оно украдено было. Опасно с такими делами шутить. А Семена вашего допросят, и отпустят, если не виноват. Может, и правда у цыган те кони побывали…

Атаман продолжал вслух сокрушаться, досадуя, что ему предстоит такое неприятное дело, как написание фискального письма.

– Я бы сказал, что на Семена это никак не похоже… если бы за год до службы с ним такое не случилось, помнишь?

– Это когда он на чужой безродной коняке станичный приз взял? – уточнил конюх, судя по тону до сих пор уязвленный такой несправедливостью.

– То, что коняка безродная, не главное. Главное, он за Кубань ходил. Причем, к горцам, а не, к примеру, донцам. Я еще тогда подумал, почему? Уж больно мать его, покойная Зоя Григорьевна, по нему тогда убивалась… Теперь вот лошади. Придется мне посылать в Екатеринодар нарочного… Ах, как нехорошо! Что о нас подумает Николай Николаевич!11

Письмо в Екатеринодар вскоре повез нарочный, но почти весь день Иван Федорович чувствовал себя так, будто это он совершил неблаговидный поступок.

Когда казачий полк вместе с другими солдатами вернулся из похода по усмирению горцев, Семен думал, что все его неприятности остались позади, но он успел только появиться в казарме, как раздался клич: