После вспышки огненно-яркого света пещеру вновь затопила кромешная темнота. И в этой темноте Серый Пёс вдруг прыгнул прямо с места, даже не поднимаясь. Он сшиб и отбросил начавшего вставать Гвалиора. Одновременно с его прыжком где-то возле потолка прозвучал резкий хруст, и вниз с тяжёлым шумом и треском полетели обломки.

Окаменевшее дерево, чью кору Тиргей несколько мгновений назад готов был с благодарностью целовать, не выдержало сотрясений, нарушивших его тысячелетний покой. Толстый сук, засохший, ещё когда на соседних ветвях зеленели листья и хвоя, обломился у основания. И рухнул, раскалываясь на лету. Куски бело-серого ногата, за которые мастера-камнерезы отдали бы немалые деньги, с порядочной высоты грохнули о неровный каменный пол и разлетелись вдребезги. Они посекли кору «своего» дерева, добавив к её природным неровностям новые шрамы. Свистнули над головой Тиргея и осыпались, громко стуча по кожаной куртке Гвалиора, залубеневшей от жара.

– Где ты там, венн? – тревожно позвал молодой надсмотрщик, когда всё успокоилось и судороги недр прекратились. – Живой?

Пёс не сразу, но всё-таки отозвался из темноты:

– Живой…

Голос у него был осипший и сдавленный. Тиргей приподнялся на локтях и крутил во все стороны головой, пока не нащупал его лучом налобного фонарика. Венн, с пегим от пыли, копоти и свежих порезов лицом, сидел под деревом на полу, неестественно перекосив плечи, и прижимал к рёбрам левую руку. Правая у него, похоже, не действовала.

– Тебе больно, Пёс? Больно?..

Отвечать не хотелось, но в голосе Тиргея слышалась искренняя забота, и венн буркнул:

– Может, и больно…

На самом деле было терпимо, если не двигаться. Если же двигаться… «О-ох!..» Гвалиор с аррантом тщательно вправили куски перебитой ключицы и туго запеленали рёбра разорванной рубашкой надсмотрщика, но любая попытка шевельнуться всё равно отдавалась мерзкой, парализующей болью, от которой начинало останавливаться дыхание. Серый Пёс не впервые ломал кости и знал, что начальные несколько суток, пока заживление ещё не вступило в свои права, – самые трудные. Вот только никто ему здесь, в Бездонном Колодце, эти несколько суток не даст. И без того на исходе запасы сухарей и воды (они пили из потока, но где он теперь, этот поток!) и масла для светильников – из двух ныне зажигали только один, с уцелевшим стеклом, потому что на него масла шло меньше. Одно добро – стена, в которой остался заваленный лаз, грелась весьма ощутимо, и в пещере было тепло…

Серый Пёс лежал в темноте, раздумывал, как быть, и слушал тихий разговор Тиргея с Гвалиором.

– Ты теперь как? Уедешь к себе в Аррантиаду или здесь останешься, вольнонаёмным?

– Уеду, конечно. У меня там брат и родители, и я уже пятый год гадаю, что с ними сталось…

– Ты из богатой семьи?

– Нет, что ты. Мой отец и старший брат мостили дороги… – Тиргей вздохнул. – И до сих пор мостят, если Боги Небесной Горы к ним хоть сколько-нибудь благосклонны…

– А помнится, ты рассказывал, как тебя сопровождал раб.

– Я не мог никого уговорить пойти со мной в Драконовы пещеры, которые молва населила чудовищными змеями. Пришлось потратиться на раба… – Аррант тихо засмеялся, смех перешёл в кашель, весьма не понравившийся Псу, но Тиргей справился и докончил: – …каковой раб, на моё счастье, был чужестранцем и знать не знал о заблуждении суеверных.