— Вы очень добры, сэр. Мне бы это не помешало. Сказать по правде, я так торопился, что забыл позавтракать. — И добавил без всякой связи, с блуждающей улыбкой: — Я только что получил повышение.

— Да неужто? От всей души поздравляю вас. Прошу, входите.

При виде мистера Мэтьюрина официант покачал пальцем. Мэтьюрин пожал плечами и обратился к Джеку Обри:

— В эти дни почта удивительно задерживается. — Затем на каталанском наречии, на котором разговаривали жители острова, сказал: — Принеси-ка нам кофейник хорошенько взбитого шоколада, Джеп, и сливок.

— Вы говорите по-испански, сэр? — произнес Джек Обри, усаживаясь и широким жестом раскидывая фалды своего мундира, чтобы освободить шпагу, отчего, казалось, вся зала на миг окрасилась в голубой цвет. — Говорить по-испански — это, должно быть, великолепно. Я часто пытался изучать его, а также французский и итальянский, но у меня ничего не получается. Меня обычно понимают, но когда говорят они, то говорят так быстро, что это сбивает меня с толку. Думаю, все дело вот в этом, — заметил молодой офицер, постучав себя но лбу. — То же было у меня с латынью в детстве. Ох, и порол же меня старый язычник! — Джек рассмеялся при этом воспоминании так заразительно, что его примеру последовал официант, который проговорил:

— А какой денек-то выдался, господин капитан!

— Чудесный день, — согласился Джек, доброжелательно взглянув на его крысоподобную физиономию. — В самом деле, bello soleil[13]. Только, — добавил молодой моряк, выглянув в окно, — я ничуть не удивлюсь, если вскоре задует трамонтана — ветер с гор. — Повернувшись к мистеру Мэтьюрину, он продолжил: — Как только я встал с постели нынче утром, я заметил зеленоватый оттенок неба на норд-норд-осте и сказал себе: «Как только стихнет бриз, я ничуть не удивлюсь, если его сменит трамонтана».

— Удивительно, что вы находите трудными иностранные языки, сударь, — произнес мистер Мэтьюрин, который в погоде не разбирался. — Мне кажется, что человек с хорошим музыкальным слухом должен легко запоминать услышанное. Эти качества неразделимы.

— Думаю, с философской точки зрения вы правы, — отвечал Джек Обри. — Но что есть, то есть. Кроме того, вполне возможно, что мой музыкальный слух не идеален, хотя я действительно обожаю музыку. Одному небу известно, как трудно мне взять верную ноту в середине пьесы.

— Вы играете, сударь?

— Пиликаю понемножку, сэр. Время от времени терзаю скрипку.

— Я тоже! Тоже! Как только выдается свободное время, я тотчас возобновляю свои опыты с виолончелью.

— Благородный инструмент, — заметил капитан, и оба заговорили о Боккерини, смычках, канифоли, переписчиках нот, уходе за струнами, довольные обществом друг друга, пока не пробили уродливые часы с маятником, в виде лиры.

Допив чашку, Джек Обри отодвинул стул:

— Уверен, вы меня простите. Мне нужно нанести целый ряд официальных визитов и встретиться со своим предшественником. Но я надеюсь, что смогу получить удовольствие — большое удовольствие, — пригласив вас на обед, дайте же слово, что не откажетесь!

— Буду весьма признателен, — произнес Мэтьюрин с поклоном. Оба оказались у двери.