Поэтому у всех остальных раненых, попавших не в «газовку», а в обычные госпитальные палаты, чаще всего было удивительно веселое для раненых настроение. Они знали, что после выписки из госпиталя их уже не пошлют обратно в Афганистан, а либо комиссуют, либо отправят в тыловые гарнизоны. Они так и говорили – «тыловые гарнизоны», словно оккупация Афганистана была войной, фронтом, а все остальные войска на территории СССР – «тыловыми войсками». Эти-то словечки – «тыловые войска», «автопилот», «буккер», «арсенал», «вахта», «самонаведение», «ларингофон», «вероятность попадания» – и военный жаргон – «старлей», «комполка», «салага» – жадно впитывал Ставинский и, закрыв глаза под марлевой повязкой, которая укрывала его разбитое лицо, повторял их про себя по нескольку раз, заучивал наизусть. Как ни странно, офицеры почти ничего не рассказывали о самой войне в Афганистане – только байки и анекдоты об офицерских училищах, учениях и гарнизонной жизни. И конечно, о бабах. Лишь по ночам, во сне, эти двадцатипятилетние мальчишки скрипели зубами, кричали «Огонь!» и «Мама!», и однажды в сортире, который был и курилкой, Ставинский, морщась от боли в разбитой челюсти, хриплым голосом спросил у одного из них – молодого старшего лейтенанта Лаврова:

– Ты сегодня полночи кричал «Огонь!». Что тебе снилось?

Лавров посмотрел на него своими серыми, с пушистыми мальчишескими ресницами глазами и сказал негромко:

– Вам повезло с болезнью, товарищ полковник. Мне бы вашу потерю памяти… – Потом он хмуро затоптал недокуренную сигарету и ушел в палату.

Но в ту же ночь Ставинский узнал, что снится по ночам этим офицерам. Среди ночи из соседней офицерской палаты, крича и срывая бинты со своего обожженного тела, выполз контуженный здоровяк вертолетчик младший лейтенант Василевский. Неделю назад вертолет Василевского был сбит афганскими партизанами в Кандагаре, машина загорелась и рухнула, и только чудо и снег горного склона, куда упал вертолет, спасли Василевского. Теперь, среди ночи, Василевский выполз из палаты и, насмерть перепугав дежурную медсестру, как-то дико, на четвереньках, по-обезьяньи взобрался по пожарной лестнице на чердак госпиталя. Санитары догнали его уже на крыше, в снегу, скрутили и притащили обратно в палату. Но, истекая гнойной кровью, сочившейся из незаживших еще ожогов, он вырывался из рук санитаров и кричал:

– Они пришли! Они пришли! Они пришли за мной!…

Появился дежурный врач, Василевскому сделали укол, и, затихая, он плакал и шептал:

– Дети, я не убивал вас!… Дети, я не убивал вас!… Меня заставили…

Через двадцать минут «скорая помощь» увезла Василевского в психбольницу, врачи и медсестры разогнали больных и раненых по палатам, но вся офицерская палата уже не спала до утра. Несмотря на строжайший запрет врачей, раненые офицеры нещадно курили в палате. Молча, не говоря друг другу ни слова. Двое «ходячих» – Лавров и капитан Сысоев – стояли у окна, под настежь открытой форточкой, смотрели на падающий за окном снег. Потом в палату зашел дежурный врач, поморщился от дыма, но сказал только: