Ставинский и Вирджиния стояли в огромном, но уютно декорированном цветами и витринами «Небесных магазинов» зале брюссельского аэропорта, в нескольких шагах от них была автоматическая бегущая дорожка из мягкой рифленой резины, по которой из общего зала вы вкатываетесь в зал посадки, но именно эти несколько шагов казались сейчас Ставинскому шире и длинней Атлантического океана. Там, за этой черной бегущей дорожкой, стоял «Ту-154» – советский самолет, капкан Ставинского. Всего несколько шагов – и ты уже на борту самолета, ты уже в желудке советской власти, во власти другого мира. А если он с ходу напорется на какую-нибудь знакомую стюардессу?

Рядом, в нескольких шагах – двери в Европу: маленькая стойка таможни, стоит подойти к ней, протянуть свой американский паспорт, и – «пожалуйста, сэр, проходите!» – проходите в Швецию, в Данию, в Австралию и Японию, в Новую Зеландию и даже на Ямайку. Какой он идиот, что не объездил все эти страны! Только два дня отпустил им Мак Кери на Рим и три дня – на Париж и Брюссель, чтобы у русских было впечатление, что Вильямсы совершают свадебное путешествие…

Вирджиния мягко тронула его за руку и вопросительно заглянула в глаза.

– Пошли, – хотел сказать Ставинский, но только поморщился от боли в горле. Горло болело действительно, без дураков – вчера перед выездом из Парижа в Брюссель он съел полную коробку мороженого, чтобы вызвать у себя натуральную ангину, и вызвал – гланды распухли, их обложило противным бело-желтым налетом, ни говорить, ни глотать, ни даже затянуться сигаретой. Теперь даже под пыткой он и вправду не может произнести ни слова ни по-английски, ни по-русски, он может только шептать что-то невнятное, и по этому шипению никакая таможня не поймает его на неправильном английском.

Ставинский поправил повязку на горле – теплый компресс, перевязанный толстым слоем бинта, потом взял Вирджинию под руку, и они сделали те несколько коротких шагов, которые отрывали их от Запада. Черная бегущая дорожка повезла их к советскому самолету – уплывали назад, в прошлое, витрины «скай-шопов», их элегантные продавщицы и весь Его Сиятельство Запад.

Страх, что в советском самолете какая-нибудь стюардесса или кто-то из советских пассажиров в первую же минуту изумленно воскликнет: «Ой, Ставинский?! Сколько лет, сколько зим!» – этот чисто теоретический страх был пустяком по сравнению с тем, что выпало на долю Ставинского в ту секунду, когда он шагнул с трапа в салон самолета. Не какая-то стюардесса, а половина пассажиров этого самолета были его прежней жизнью, а точнее – мечтой его прежней жизни в СССР. Сливки советского кинематографа – знаменитые киноартисты, режиссеры, сценаристы и кинооператоры с женами и без жен – возвращались этим рейсом из туристической поездки по Европе. Рейс был проходящий, Лондон – Брюссель – Москва, и советских пассажиров не выпустили в Брюсселе из самолета (уж конечно, не бельгийские власти, а руководитель их группы секретарь Союза кинематографистов Григорий Мурьянов – зачем ему лишние страхи, что кто-то сбежит на Запад в последнюю минуту). И, шагнув в салон самолета, Ставинский застал здесь чисто русский галдеж.