Некоторое время Ллевелис, набрав с собой бутербродов, пролистывал судебные дела острова Ирландия. Однако не похоже было, чтобы дело это проходило через суд. «Я так и думал. Глухое дело, — бурчал Ллевелис, слюнявя палец. — Недоказанное».

По некотором размышлении он попросил святого Коллена провести его в лапидарий, то есть в камнехранилище. Это был подземный раздел библиотеки, содержавший эпиграфический материал — надписи на камнях. Камни стояли неупорядоченным образом, однако святой Коллен с факелом в руках ориентировался в фондах хорошо. Ворочать отдельные экземпляры, лежащие плашмя, было нелегко, но святой Коллен, попеременно эксплуатируя то идею рычага, то свою святость, неизменно исхитрялся поставить все-таки нужный камень удобно и, подозвав читателя, деликатно обметал метелкой текст. Однако за Ллевелисом он не поспевал. Чтобы как-то отвести глаза святому Коллену, Ллевелис сказал, что ищет материалы по битвам Туата Де Дананн с фоморами и после этого уже всласть наползался в пыли на коленях, подлезая под нагромождения валунов и просачиваясь в щелки между стоячими камнями. Наконец он обнаружил примечательный камень с двумя барельефами — верхним и нижним. На верхнем среди толпы можно было узнать Нуаду со всеми атрибутами королевской власти, Тадга, сын Нуаду, со встревоженным выражением лица, Луга, от которого исходило сияние, и доктора Мак Кехта с короткой стрижкой и с медицинскими инструментами. Позади Мак Кехта стоял некий молодой человек с браслетами на руках и ногах и лекарственными травами в руках. Надпись, над которой Ллевелис корпел целых десять минут, облизывая пересохшие губы и ощупывая забитые пылью углубления в камне, гласила: «И уже через месяц Нуаду вновь мог сражаться».

— Да, теперь я понимаю, почему лапидарные надписи называются лапидарными, — сказал Ллевелис. — Это беда какая-то.

Но сознание того, что он нашел изображение Миаха, с ученическим видом стоявшего плечом к плечу с Мак Кехтом, не дало ему долго сожалеть о бездарном характере надписи. Он взял громадный лист кальки, сделал прорись, чмокнул на радостях святого Коллена и улетучился из камнехранилища.

После визита в камнехранилище Ллевелис взбежал, запыхавшись, на башню, собираясь сразить Гвидиона вновь добытыми сведениями, но Гвидион, сам того не желая, поразил его гораздо сильнее: он препарировал в то время лягушку, устроил перерыв и, как прирожденный медик, не смущаясь обстановкой, с аппетитом налегал на завтрак.

Ллевелис, подойдя, уставился на него с таким ужасом в глазах, что Гвидион счел нужным ответить на этот немой вопрос:

— Рукою правой я держу лягушку, — с достоинством пояснил он, — а левою рукой я вафлю ем.

Этим он хотел дать понять, что еще не потерял представления о нормах гигиены.

— Да ну тебя! — в сердцах сказал Ллевелис. Он развернул свою кальку и пристроил ее так, чтобы на нее падал свет от очага. На нижнем барельефе среди толпы присутствовали все те же лица. Нуаду сидел на троне. Мак Кехт был без инструментов, но с мечом.

Надпись над вторым барельефом уничтожила все надежды Ллевелиса на оправдание Мак Кехта в этой истории; по камню шла глубоко врезанная строка: «И в тот раз Диан Кехт убил Миаха, хотя это было нелегко».