…Наконец Змейк вернулся, погруженный в свои мысли, машинально массируя запястья, и опустился в кресло перед огнем, явно не вспоминая о Гвидионе. У Гвидиона не было никакого способа обратить на себя его внимание, поэтому он пассивно наблюдал за выражением лица Змейка. Минут через пять Змейк случайно переменил позу, и взгляд его упал на Гвидиона.

— У меня сложилось впечатление, — бесцветно сказал Змейк, — что наше с вами занятие несколько затянулось. Полагаю, вы не огорчитесь, если я завершу на этом сегодняшнюю лекцию. Для первой встречи вполне достаточно.

Змейк махнул рукой, и Гвидион почувствовал, что его отпустило. Он, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Что же до внутренней логики нашего курса, — продолжал Змейк, — то я предлагаю следующее: мы с вами начнем все же с человеческих болезней, а к овечьим перейдем впоследствии как к принципиально более высокой ступени знания.

Гвидион обалдело кивнул. Нога у него больше не болела, зато сильно засвербило в носу, и он торопливо выскочил из кабинета, чтобы чихнуть уже за дверью на лестнице и не нарушать своим ничтожным чиханием течения мыслей учителя.

Проходя на ночь глядя через двор, припозднившиеся студенты подсаживались иногда к костру Финтана, сына Фингена. Профессор Финтан уже две тысячи лет составлял полное и всеобъемлющее устное описание родовых традиций всего Уэльса и всех его областей. Среди студентов эта истина бытовала в простой формулировке: «У Финтана есть «Книга традиций», которую он не пишет. И он очень всех приглашает в этом поучаствовать». Поэтому всякий, кому было что сказать о своих семейных традициях, хоть бы и то, что бабушка его всегда пекла к первому марта жаворонков с глазками из изюма, а дедушка не ложился спать, не послушав песню сверчка, подбегал время от времени к Финтану как запущенный из пращи, со словами: «А я вот еще что вспомнил!..» Финтан кивал седой головой и нанизывал очередную виртуальную бусину на воображаемую снизку своих бус, тянувшихся из древности сюда. Была ли эта бусина по своему достоинству керамической, бронзовой или золотостеклянной, нимало не заботило его.

…Очередь по кругу дошла до Гвидиона.

— Ну что ж, — сказал он, вздохнув. — У нас есть семейная сковородка. Все женщины в нашем роду колотят ею мужа, когда он поздно возвращается из кабака. Ни для чего другого эта сковородка не используется, — прибавил он, спохватившись, и благоговейно умолк.

Ллевелис хмыкнул было, но тут же, впрочем, сосредоточился на собственном рассказе:

— Во дворе у нас стоит чурбак. А где-то под крыльцом лежит топор. И каждый из членов семьи мужского пола… по достижении определенного возраста… пытается воткнуть в чурбак этот топор. Пока что никому не удавалось. Причины тому самые очевидные: топор этот весь уже тупой и ржавый, но его нельзя точить, а чурбак — из каменного дуба. Считается, что тому, кому удастся воткнуть топор, суждено стать великим человеком, — пояснил он не без сарказма, решительно умолчав о том, приходилось ли уже ему самому браться за этот лакмусовый топор.