Однако я допускаю, что «разоблачительное» интервью приемлемо, к примеру, когда политик выражает мнение или демонстрирует привычки, о которых избиратели должны быть осведомлены. Но если цель интервью – объективно изложить информацию и идеи, то желание подловить интервьюируемого на каких-то глупостях просто абсурдно. Самые провокационные свои заявления я делал в письменной форме и готов отстаивать их до конца. Тем не менее некоторые журналисты вели себя так, словно «поймали» меня, когда я утверждал, что ислам – кошмарная религия, что ее основные ценности уничижительны и идиотичны и что даже самые мудрые ее принципы в подметки не годятся джайнизму. Потом журналисты крайне неохотно упоминали такую деталь, что говорил я об исламе и джайнизме как доктринах, а не о мусульманах и джайнах как людях. Но проявляли недюжинное упорство в желании напечатать изначальную версию провокационного заявления.

Вероятно, кто-то выразит обеспокоенность тем, что подобные жалобы возлагают тяжкое бремя на печатную журналистику, поскольку в ходе радио– или телеинтервью (особенно в прямом эфире) человек не может «переделать» высказанные фразы. Но такое возражение не учитывает важных различий между средствами массовой информации. Только в печатном формате журналист распоряжается вашим многочасовым диалогом по собственному усмотрению. С точки зрения интервьюируемого, в результате его слова чудовищно искажаются – случайно или намеренно. А теперь вспомним радио и телевидение, где большинство интервью не редактируется и выступающему, сколько бы ему ни отводилось времени – пять минут или пятьдесят, – позволено говорить все, что вздумается, без последующих корректировок. Практически никогда интервьюируемый не обнаруживает с удивлением, что его слова чудовищным образом исковеркали.

Я долго распинался, но боюсь, так и не дам однозначного ответа на ваш вопрос. Необходимо ли журналисту перед тем, как включить диктофон, знакомить каждого интервьюируемого с тезисом Малкольм? Вероятно, нет. Но мне кажется, этический момент состоит в том, чтобы передать истинные убеждения интервьюируемого. А еще – предоставить ему разумную возможность прояснить свои высказывания, которые изначально могли быть неудачно сформулированы или неверно истолкованы. Подобная щедрость тем не менее не исключает сенсационных статей и разрушенных карьер. Многие интервьюируемые, едва у них развязывается язык, прилагают все усилия, чтобы не «завязывать» его обратно.

6. Я родился и вырос в Соединенных Штатах, но последние 20 лет живу в Японии. В этой стране ложь считается формой искусства. «Хоннэ» – японское понятие, обозначающее истинные мысли человека. А «татэмаэ», напротив, мнение или мысль, которые вы озвучиваете, когда говорить правду неудобно или невыгодно. Люди здесь двуличные и легко переключаются с одной своей роли на другую; иное положение вещей воспринимается окружающими как социально неуместное. Как вам, наверное, известно, японская этика – ситуационная, то есть нормы поведения очень меняются в зависимости от обстоятельств. К тому же такие качества, как честность, прямота, открытость и ответственность, ценятся здесь гораздо меньше, чем в США, и могут даже иметь совершенно иное значение. Я согласен с принципами, изложенными вами в книге «Ложь», но мне неясно, следует ли, по вашему мнению, учитывать культурные особенности? По крайней мере в Японии желание начать «честную» жизнь не ограничилось бы корректировкой личных этических норм. Для этого пришлось бы в корне поменять целую культуру.