– Не думайте, что вам удастся тихо его похоронить и спрятать в могиле все улики! Я все знаю! Это вы его убили! Я потребую экспертизы и вскрытия тела!

Она кричала и размазывала слезы по щекам. Учителя смотрели на нее недоуменно-насмешливо и молчали.

– Я протестую! – раздался вопль… из гроба.

Затрещала выбиваемая изнутри крышка гроба. Вылетели гвозди. Гроб раскрылся и в нем сел крайне возмущенный Лесьяр Михайлович, неодобрительно и хмуро взирая на Василису.

– Ишь, чего удумала: вскрытие! Образованные все пошли! Вот и лечи таких-то: ты им – добро от всего сердца, а они тебе – вскрытие, – ворчал мужичок, выбираясь из гроба.

Василиса тихонько ахнула, попятилась и схватилась за сердце.

– Вздумаете упасть в обморок – домой на сей раз не потащу. Уложу в гробу – в нем подушка мягкая, – пригрозил Елисей, сверкая черными очами. – И захороню на неделю, чтобы духу вашего до второго ноября в деревне не было! Мигом марш домой и вплоть до моего позволения носа за ограду не высовывать, ясно?!

– Вы не имеете права, я желаю знать, что происходит! – зароптала Василиса. – Вы меня с ума чуть не свели за этот месяц, так что я имею право все знать!

Ей стало дурно, голова кружилась, перед глазами все плыло. Голоса коллег она теперь слышала, как в тумане, видела, как Афанасий Кощеич хватает ее за руку, бормочет про анализ крови и потом кричит:

– Она под действием препаратов, у нее в крови вредных соединений больше, чем в моей химлаборатории!

– Лесьяр, вывести их сможешь? – напряженно спрашивает директор, и мужичок обиженно бубнит в ответ:

– Чего ж не мочь-то: вскрытие мне пока не сделали.

Василисе стало легче. Голова перестала кружиться, в глазах уже не двоилось, она четко увидела лицо Ворона Владовича.

– А… а вас тоже понарошку хоронить в пятницу собираются? – собравшись с силами, прошептала Василиса.

Вокруг захохотали.

– В пятницу?! Елисей Назарович, дайте хоть учебный год доработать! – возмутился историк, и учителя засмеялись громче. – Это моя ненаглядная и чересчур заботливая уговорила вас поскорей меня в отпуск отправить?

– Тебе и впрямь пора отдохнуть, Ворон, ты знаешь это не хуже меня, – ответил директор. – Приказ на твое увольнение я уже подписал. По официальной версии ты эмигрируешь в Австрию дописывать свою книгу.

– Я в самом деле хочу ее дописать!

– Пара лет ничего не решает, Ворон, не упрямься, все уже улажено, – вмешалась Яга.

Учителя еще о чем-то говорили, кажется, делали фотографии «похорон» и «захоронения» Лесьяра Михайловича для какой-то архивной отчетности, но Василису после лечения нещадно клонило в сон, что мешало ей внимательно вслушиваться и запоминать. А еще мешало склонившееся над ней лицо директора, удерживавшего ее тело на весу в сияющих прозрачных сетях, свернутых в форме колыбели.

– Значит, все видите и слышите? – спросил директор. – Зачем скрывали?

– Думала – шизофрения, боялась психбольницы, – прошептала Василиса. – Потом боялась… вас.

– Гм… что-то не чувствовал я вашего страха, – сказал директор, а Василиса покраснела. – Завтра поговорим, спите. В гробу укладывать, так и быть, не буду, проснетесь дома. Уроки ваши заменю, не волнуйтесь, вы все равно до вечера в себя не придете. Что за дряни наглотались, скажите на милость?