— Эту смотри, — говорил он.

— Не-е, не она, — отвечал татарин.

— Извините гражданочка, облава в поезде, — извинялся начальник.

— Эту, — указывал раненый.

— Так эта старая, — пояснял татарин, — а та молодая была.

Так они и ходили из вагона в вагон. Причём раненый не стеснялся ждать у туалета, если там кто-то был. И начинал колотить в дверь, если в туалете кто-то долго сидел.

Видно было, что и татарин, и начальник поезда его боятся. Всё, что он требовал, они выполняли беспрекословно.

В одном из последних вагонов, что был прокуренным и забитым самым бедным людом, татарин отдёрнул с одной женщины, какую-то одёжку, которой она была накрыта, а начальник поезда стал светить ей в лицо, и пока женщина жмурилась спросонья, татарин указал на неё пальцем и связал радостно:

— Она, шалава. Она товарища Пильтуса хлопнула.

Ракель Самуиловна села, сразу всё поняла, и хоть не могла разглядеть в полутьме, что за люди её разбудили и сколько их, но первым делом потянула к себе ридикюль.

Но сумочку грубо вырвали из её рук, раненый выдернул её и передал татарину. Тот проворно залез в сумку и достал оттуда пистолет без патронов:

— Вот он, — он стал показывал пистолет всем присутствующим, — из него она товарища Пильтуса хлопнула. Что, змея, отняли твоё жало. Чем теперь стрелять будешь, а?

— Вставай, — сухо сказал товарищ с забинтованной рукой, его едва ли не трясло от возбуждения. Это была она, та, что ему так нужна, та, что определит всё его будущее.

— Кто вы такой, и с чего это я должна вставать? — вдруг нагло ему ответила эта тварь.

Он только усмехнулся. И стал представлять, как найдёт тихое местечко, приволочёт её туда, а там поломает ей все кости в руках и ногах, чтобы не шевелилась сильно, а затем распорет её кожу, от темени и до пяток, и начнёт сдирать её не спеша и аккуратно, чтобы сошла вся одним куском.

Он уже потянул к ней здоровую лапу, собираясь поднять её, но тут его лапу перехватила крепкая рука.

— Вы чего бедокурите, товарищ? — спросил Андрей Кондратович раненого. — Чего к женщине пристали, чего вам надо от неё?

Раненый посмотрел на него с удивлением и хотел его отпихнуть локтем, да не вышло, мужик вцепился в него своими похожими на корни деревьев ручищами. И стоял как вкопанный, да приговаривал:

— А ну, не балуй, паря, не балуй.

Раненый стал скидывать его со своей руки, мотать в проходе, так, что народ на полках просыпался, а дядька держался крепко и приговорил:

— Не балуй, тебе говорю, документ покажи сначала, а уж потом хватай женщину.

Татарин и начальник поезда стояли в сторонке, будто бы всё это их не касалось, а раненый товарищ рассвирепел и орал:

— А ну брось руку, паскуда, контра, ты что, против советской власти?

А Ракель Самуиловна вдруг сделал шаг назад, потом ещё один, и повернувшись быстро пошла по вагону, раненый товарищ поначалу этого и не заметил даже. Поглощён был освобождением своей лапы из рук таёжного партизана. А как увидал это, заорал на весь вагон:

— Стоять, товарищи, задержите убийцу!

Да никто её не задержал, она уже выскакивала в тамбур.

А дядька Андрей всё ещё висел на лапе у раненого. И он, этот раненый, просто осатанел от злости, только что она была у него в руках, и вот уже скрылась опять. И всё из-за этой сермяжной сволочи. И он стал его бить, бил так, как никого никогда не бил, он бил его об полки, затем свалил на пол и топтал, а Андрей Кондратович цеплялся за его ноги и разбитыми в кровь губами повторял и повторял: