Итак, сделка была заключена, и я поехал обратно к старой крепости на холме, думая, что у нас есть шанс. Всего лишь шанс. Потому что пчелы говорили.

В ту ночь и в последующие две я посылал людей вниз по длинному холму к новой крепости. Первые ночи я возглавлял их сам, покидая старую крепость с наступлением темноты.

Люди несли паруса, разрезанные пополам, в каждую половину была вшита пара рангоутов — так что у нас получилось шесть широких веревочных лестниц. Когда мы ринемся в настоящую атаку, нам нужно будет войти в ручей, развернуть эти шесть широких лестниц и положить их на дальний берег, а потом людям придется взобраться по веревочной сетке, неся настоящие, деревянные, лестницы, которые предстоит прислонить к стене.

Но три ночи подряд мы просто имитировали атаки. Мы приближались ко рву, мы кричали, наши лучники — их у нас было чуть больше сотни — пускали стрелы в датчан. Те в ответ отстреливались и метали копья, втыкавшиеся в грязь. А еще они метали головешки, чтобы разогнать ночную тьму. Поняв, что мы не пытаемся перебраться через ров, датчане выкрикнули приказы прекратить метать копья.

Я выяснил, что на стенах полно людей. Хэстен оставил большой гарнизон, такой большой, что некоторые воины, вместо того, чтобы оставаться в крепости, охраняли корабли, вытащенные на берег Канинги.

На третью ночь я не спустился с холма. Я предоставил Стеапе возглавлять ложную атаку, а сам наблюдал за ней с высоты стен крепости. Едва наступила темнота, мои люди доставили из Хочелейи повозку, в которой было восемь ульев. Бран сказал нам, что лучшее время, чтобы запечатать ульи — сумерки, и тем вечером мы закрыли отверстия затычками из ила, смешанного с коровьим навозом. Теперь затычки медленно затвердевали.

Я приложил ухо к одному из ульев и ощутил странную гудящую вибрацию.

— Пчелы доживут до завтрашней ночи? — спросил меня Эдуард.

— Им и не нужно до нее доживать, — ответил я, — потому что мы атакуем завтра на рассвете.

— Завтра! — сказал он, не в силах скрыть своего удивления.

Это порадовало меня. Совершая ложные вылазки каждую ночь, я хотел убедить датчан, что мы ринемся в настоящую атаку вскоре после наступления сумерек. Вместо этого я пойду на них следующим утром, едва займется рассвет. Но я надеялся, что Скади и ее люди так же, как и Эдуард, убеждены, что я собираюсь напасть с наступлением ночи.

— Завтра утром, — сказал я, — и мы уходим сегодня ночью, в темноте.

— Ночью? — все еще удивленно переспросил Эдуард.

— Ночью.

Он перекрестился. Этельфлэд, которая кроме Эдуарда и Стеапы была единственной, кого я посвятил в свой план, подошла и взяла меня под руку. Эдуард, похоже, задрожал при виде нашей взаимной привязанности, но выдавил улыбку.

— Молись за меня, сестра, — сказал он.

— Я всегда это делаю, — ответила она.

Этельфлэд смотрела на него, не сводя глаз, и мгновение он тоже глядел на нее, потом перевел взгляд на меня. Эдуард начал что-то говорить, но волнение превратило его первое слово в нечленораздельный хрип.

Он попытался снова:

— Ты не дашь мне клятву верности, господин Утред, — сказал он.