Азер вздохнул. Искорки в его зрачках погасли.
– На жизненном опыте, Алексей, только на жизненном опыте. Почему я знаю, что будет у вас поклевка? Потому, что не рыбу ловите, а шакалов. Шакал же по своей природе жаден.
Интермедия. Ксения
Впервые Ксения попала в церковь девять лет назад, когда ей еще одиннадцати не исполнилось. Не в церковь даже – в собор, стоявший в своем бело-голубом великолепии над спуском к Днепру, напротив самого большого в Смоленске книжного магазина. Магазин размещался в красивом старинном здании, чудом уцелевшем во время войны, но по сравнению с собором оно казалось небольшим и скромным. Собор взмывал ввысь, и над его покатой кровлей сверкали усыпанные золотыми звездами синие купола, точеные из темного дерева двери были массивны и в то же время изящны, высоко на стенах тянулся мозаичный фриз с ликами святых и ангелов, узкие закругленные окна напоминали бойницы в рыцарском замке. Они с мамой шагнули внутрь, купили свечки, зажгли их перед какой-то иконой, и мама сказала: вспомни отца и помолись о нем. Но как молиться Ксения не знала да и отца почти не помнила, и потому, раскрыв в изумлении рот, глазела на церковное убранство, на чудные потолочные росписи, на мелко крестившихся старушек и двух попов в длинных рясах, что-то делавших у дальней стены, сплошь заставленной иконами.
Прежде мать ее в храм не водила, боялась – воспитательницу детского сада могли и с работы погнать за посещение неподобающих мест. Впрочем, мама богомольной не была и ставила свечки три раза в год, в день рождения отца, в день его гибели и в день его святого Михаила. Отец у Ксении трудился водителем-дальнобойщиком, неплохо зарабатывал, но пил, и страсть к бутылке его подвела: где-то в Сибири, зимой, принял сто грамм для согрева и слетел с обледеневшей дороги. Вез в Красноярск тяжелые контейнеры со смоленского завода «Кентавр», они его и раздавили, и отца, и дядю Витю, его напарника. Но для одиннадцатилетней Ксюши это случилось так давно, что горя она не испытывала и не всегда могла показать на снимках из семейных альбомов кто тут ее папа.
После, сделавшись постарше, сама забегала в храм, когда там не было служения, но не молилась, не каялась в детских своих грехах, а глядела на многоцветные картины, на золоченый алтарь, на пол из гладкой каменной плитки, любовалась этим и соображала: вот бы здесь станцевать! Конечно, не испанский танец и не аргентинский, а что-нибудь медленное, торжественное, вроде старинного менуэта… Еще думала: жаль, что в православной церкви лишь поют, а не танцуют, как у индийцев…
Молиться она научилась в Ата-Армуте. Когда человек молод, красив, здоров, свободен и счастлив, у бога вроде нечего просить и жаловаться тоже не на что. К Господу приходят в беде, приходят больные, убогие, увечные, приходят те, кто потерял надежду на человеческую доброту и справедливость. Рабы приходят и рабыни, уставшие надеяться, и потому родилась вера в далеком-предалеком прошлом как вера обиженных и униженных, нищих и рабов. Ксения о том не знала, не учили такому в советской школе, но повторила этот путь.