Надеюсь, Бирон понимал, что я никоим образом не собираюсь занимать его место, однако, думаю, он был только рад моей скорой свадьбе, а еще больше – предстоящей отправке меня на войну со Швецией. Я не осуждал его. В какой-то степени мне было даже жаль фаворита. Он делал карьеру через постель, а я шел вперед сквозь пороховой дым, под грохот пушечной канонады. Так когда-то пробивался Миних, нынче громивший поляков и турок.
Фельдмаршала снова ждала слава. Он даже не подозревал, что на днях его судьба круто изменилась. Вместо ссылки и долгого прозябания в Сибири на пару со своим приятелем – пастором Мартенсом он по-прежнему оставался на коне, а императрица готовила указ, делавший бравого вояку генералиссимусом.
Окажись Миних сегодня на моей свадьбе, он осушил бы не один десяток кубков и перетанцевал бы со всеми приглашенными красотками, да так, что все каблуки отлетели бы. У него была бездна энергии.
Среди встреченных находился и Круглов. На него все еще сыпались милости Анны Иоанновны (стоит сказать, вполне заслуженные). Он получил перевод в усиленную роту императорской охраны и стал в ней вторым по чину офицером после Муханова.
– Необходимо извлечь уроки из недавних событий и сделать так, чтобы подобные перевороты были больше невозможны, – сказал я Круглову после обмена приветствиями.
Секунд-майор улыбнулся:
– Не волнуйтесь, господин подполковник. Сие было нами уже размыслено. Надлежащее будет сделано. А вашей невесте передайте от меня поклон.
Все было обставлено так помпезно, будто устроители намеревались переплюнуть свадьбу принца Антона Ульриха с цесаревной Анной Леопольдовной. Я уже начинал испытывать неудобство перед их высочествами.
Поневоле позавидуешь некоторым молодоженам из суматошного двадцать первого века, которые заскакивали в ЗАГС на несколько минут, чтобы быстренько заполнить нужные бумаги, а потом ехали отмечать это событие в небольшой уютный ресторанчик. Подобным образом поженились мои знакомые. К тому моменту, как парочка «созрела» до решения официально узаконить свои отношения, они уже успели обзавестись двумя детьми.
Однако мои мучения были вознаграждены сторицей, когда боярин Тишков подвел ко мне Настю – красивую и нарядную. Ее точеная фигурка казалась еще стройнее, чем обычно. Ленты, кружева, белоснежное шелковое платье, изумительной работы ожерелье на нежной девичьей шейке, инкрустированная драгоценными камнями диадема, высокая пышная прическа, фата. Все такое незнакомое, непривычное. Только глазки моей Насти остались прежними – озорными и смеющимися. Даже укрывшись за невесомой полупрозрачной фатой, они по-прежнему излучали доброту, я чувствовал это сердцем. И плевать, какой на мне парик! Плевать, что жмут башмаки, что устала голова, что сегодняшний день длится дольше вечности, что где-то прячется не разоблаченный до сей поры Балагур!
Господи, как это хорошо – любить и быть любимым!
– Самое главное сокровище вручаю тебе, граф, – строго проговорил боярин. – Береги ее как зеницу ока!
– Обещаю! – кивнул я.
Отец отошел в сторону и украдкой, думая, что никто не замечает, вытер ставшие влажными глаза. Нормально: бояре – тоже люди и, как все мы, грешные, имеют право на чувства.