На нем женщина говорила по телефону. Улыбалась, не видя камеры. Ее окружали голые ветки сада. Свет за ней низкий и мягкий. Она была красива: зимнее солнце отражалось на коже, глаза смягчились от неведомого удовольствия. Камера не просто холодно отражала отдаленный образ. В нем было что-то интимное, тайный сговор между камерой и моделью.

Наташа не сразу поняла, что женщина на снимке – это она сама. Идеализированная версия ее самой, человека, которого она не помнила, который, как ей казалось, растворился в желчности развода. Внутри что-то напряглось и сломалось.

– Когда ты это снял?

Мак открыл глаза:

– Несколько недель назад. В Кенте.

– Мак… – Она не могла оторваться от фотографии. – Ты меня видишь такой?

Она отважилась посмотреть на него. На лице появились новые горестные морщины, кожа посерела от усталости, губы плотно сжаты, будто он заранее готов к разочарованию. Он кивнул.

У нее учащенно забилось сердце. Она подумала об Анри, о Флоренс, о Саре, которая смело сказала правду под дождем, не ведая, к чему это приведет.

– Мак… – Она не отрывала взгляда от фотографии. – Я должна тебе кое-что сказать. Я должна это сказать, даже если это будет самым глупым и унизительным поступком в моей жизни. – Она глубоко вдохнула. – Я люблю тебя. Всегда тебя любила, и даже если уже слишком поздно, я хочу, чтобы ты знал, что я сожалею. Хочу, чтобы ты знал, что самой большой ошибкой в моей жизни было позволить тебе уйти. – У нее задрожал голос, дыхание прерывалось. Руки, державшие фотографию, дрожали. – Ну вот, теперь ты знаешь. Если ты не любишь меня, ничего страшного. Потому что я сказала правду. Я буду знать, я сделала все, что могла, и если ты не любишь меня, это ничего не изменит, – закончила она торопливо, а потом добавила: – Если честно, неправда, что в этом нет ничего страшного. На самом деле это меня, вероятно, убьет. Но я все равно должна была сказать.

Обычное обаяние его покинуло.

– А как же Конор? – резко спросил он.

– С ним все кончено. Я никогда…

– Мать твою! – Он поднялся. – Мать твою!

– Почему ты?.. – Она застыла, потрясенная: он редко ругался.

– Таш…

Он подошел к ней, ступая прямо по фотографиям, которые расползались по скользкому паркету, и встал почти вплотную. Она затаила дыхание. Он был так близок, что она ощущала тепло его кожи. Только не говори «нет», мысленно просила она. Только не отшучивайся, не ищи удобной причины, чтобы уйти. Во второй раз я этого не переживу.

– Таш… – Он взял в ладони ее лицо. Голос охрип и срывался. – Жена моя…

– Ты хочешь сказать…

– Только не отгораживайся. – В его голосе слышался гнев. – Не отгораживайся снова.

Она бормотала извинения, но поцелуи и слезы заглушили слова. Он взял ее на руки, она обвила его ногами, прижалась к нему всем телом, спрятала лицо у него на шее.

– Нам предстоит долгий путь, – сказала она много позже, когда они поднимались в свою спальню. – Думаешь, мы сможем…

– Шаг за шагом, Таш, потихоньку. – Он поднял голову и посмотрел в сторону комнаты, где спала девочка. – По крайней мере, мы знаем, что это возможно.

Лошадь – это воплощение красоты… Нельзя устать любоваться ею, когда она показывает себя во всем своем великолепии.