– C’est le secousse[81], – сказал кто-то и поднял ей веки, чтобы проверить.

– Я в порядке, – произнесла она, удивляясь, как можно сказать чистую правду, которая в то же самое время была ложью.

– Мадемуазель… – Перед ней стоял худой мужчина с сигаретой. – Le cheval est brun? – (Сара подняла голову.) – Il est de quelle taille? Comme ça?[82] – Он высоко поднял руку, до плеча. – (Она вдруг сосредоточилась и кивнула.) – Пойдем, пойдем, – позвал он. – Пойдем, пожалуйста.

Женщина помогла Саре встать, и она внезапно почувствовала к ней благодарность. Ноги не слушались. Они были слабыми, как ершики для чистки трубок, которые гнулись, если на них слегка нажать. Она зажмурилась. После полутьмы в баре утренний свет был слишком ярким. Женщина села на заднее сиденье, худой мужчина – на переднее. Они могли увезти ее куда угодно. Она делала все, что Папá запрещал ей делать. Но вдруг ей стало все безразлично. Потому что Папá больше нет. Она повторила эти слова про себя, но ничего не произошло. Я перестала чувствовать, подумала она.

Через милю или две они свернули на ферму и поехали по дорожке, вдоль которой стояла заржавевшая сельскохозяйственная техника. Высились огромные скирды соломы, обернутые в блестящий черный пластик. Когда они выходили из машины, на них зашипел рассерженный гусь, и худой мужчина отогнал его.

Обогнув громадный сарай, она увидела его: он стоял в коровнике, седло и уздечка были аккуратно развешены на воротах.

– Бо! – позвала она, не веря своим глазам.

Боль в плече была забыта.

– Il est le vôtre? – спросил мужчина; как бы в ответ Бо заржал. – Le fermier l’a trouvé ce matin, en haut par le verger. En tremblant comme une feuille, il a dit[83].

Сара его не слышала. Она вырвалась от них и бросилась к нему. Перебралась через ворота, чуть не свалившись в сарай, обвила руками его шею, прижалась мокрым от слез лицом к его коже.

Кто бы мог подумать, что девочка может так плакать из-за лошади? – удивлялись они позже в bar tabac, после того как Сара была отправлена в путь, напоенная горячим шоколадом и накормленная багетом. Она проплакала полчаса кряду, пока бинтовала разбитые до крови колени Бо, гладила и шептала ласковые слова, отказываясь от него отходить. Чтобы девочка так переживала из-за лошади – это ненормально.

– Ох уж эти девочки! – сказала женщина из бара, обтирая тряпкой бутылки. – В этом возрасте они все обожают животных. Я сама была такая. – Она помолчала и кивнула в сторону мужа, который на миг оторвался от газеты. – Такой и осталась, – добавила она, фыркнув.

Посетители прыснули со смеха, а она ушла обратно на кухню.

Мак ждал, когда Наташа сядет в машину, потом включил зажигание. Все утро она почти с ним не разговаривала. Каждый раз, когда он пытался заговорить, когда хотел сказать что-то о произошедшем, она надевала маску, которую он про себя называл «маской жены», выражавшую сдерживаемое неодобрение и молчаливое осуждение. Он не знал, что подумать. Она хотела его вчера ночью, он не навязывался. Почему же она так ведет себя с ним сегодня, черт возьми?