Благодаря расширению трактира удалось выторговать у мэтра Пигаля еще одно мансардное помещение под штаб-квартиру. Располагалось оно на самом углу, на стыке Второй Ремесленной улицы и Восточного тракта, имело окна на обе улицы и угловой балкон. Более удобного места для расположения дежурного наблюдателя просто не существовало.

По всей видимости, у хозяина трактира были другие планы на это помещение, поскольку поначалу он довольно озадаченно чесал затылок. Но, посовещавшись со своим оборотистым племянником, не только отдал его в аренду Патрулю за очень умеренную плату, но и приказал не успевшим завершить все работы строителям внести изменения в планировку помещения. Обратный скат кровли был разобран и при помощи выросших стен поднят значительно выше. Благодаря этому со стороны двора появилась возможность установить еще окна и входную дверь. И со двора же пристроить прямо к этой двери отдельную лестницу. Таким образом, штаб-квартира не только увеличилась в площади, но и получила отдельный вход.

Последнее оказалось тем более кстати, что количество наших клиентов продолжало неуклонно расти, и вскоре география патрулирования расширилась до семи полноценных кварталов, а количество моих подчиненных возросло до двух десятков.

Беда случилась в последний день лета. И вина за случившееся лежит на мне одном, ведь я в ответе за всех своих людей. Ободренный положительными изменениями в своей жизни, я позволил себе расслабиться и не предусмотрел возникновения подобной ситуации. Хотя сейчас, когда уже случилось непоправимое, проблема казалась очевидной.

Произошло это, можно сказать, по классическому для моих первых дней службы в трактире сценарию: чрезмерно буйно ведущая себя группа подвыпивших аристократов – несколько обращений дежурившего в трапезном зале патрульного с просьбой вести себя более прилично – словесная перепалка – ссора – вызов на дуэль. Главный смутьян – барон д’Эрго – в силу возраста, большого количества выпитого вина и высокого общественного положения сам драться отказался и выставил вместо себя дальнего родственника. Нашему же товарищу – девятнадцатилетнему Венсану де Креатону – и в голову не пришла мысль отказаться от поединка.

Когда я вбежал во двор «Серебряного оленя», все уже было кончено. Мрачные Арчер, Ван Гален, Коменж, Ферьер, Бартез и Рамирес стояли вокруг лежащего на собственном плаще тела Креатона. Доктор Бауэр печально вздыхал, нервно теребя ручки так и не понадобившегося саквояжа с инструментом.

– Лавуазье. Шевалье Робер де Лавуазье, – поспешил просветить меня эльф. – Венсан хорошо дрался, но… Но он еще мальчишка. Был… Сильно спешил, горячился, хотел быстро решить вопрос. Но этот Лавуазье – тертый калач. Защищался и отступал, а потом нанес один-единственный удар.

– И ведь главное-то, – Коменж скрипнул зубами от едва сдерживаемой ярости, – что не было никакой необходимости убивать. Наш парень уже выдыхался, через минуту его можно было принудить к сдаче. А этот урод хладнокровно целился прямо в сердце.

– Мы забросали его вызовами, – Ван Гален все еще не в силах был убрать руку с эфеса шпаги, – но он только нагло усмехнулся и заявил, что у него правило: один день – один поединок. И все вопросы с последующими дуэлями он будет решать завтра в порядке очередности!