У Сергея Сергеевича Лапковича здесь тоже имелся свой маленький, проверенный временем тесный круг. Седоусый, печальный, как морж, старый Тихон, слесарь с «Коммунара»; Гера – весь морщинистый, как шарпей, начальник цеха в «Созвездии», и Артем, молодой, по меркам «Капельки», парень, лет под сорок, водитель погрузчика. Сейчас все четверо сидели за угловым столом у окна; трое слушали, а Сергеич рассказывал. Дело шло уже к вечеру, и он находился в том особом, сумеречном состоянии, когда исчезает время, растворяется пространство вокруг, и ты как будто висишь, тихонько вращаясь, в безмолвной серой пустоте или плывешь себе тихо по глади реки, тоже серой и медленной, уносящей тебя куда-то в мягкое небытие. Можно молчать, можно слушать шуршание невидимых волн, а можно и говорить. Сергеич выбирал обычно последнее; его рассказы не отличались разнообразием и были такой же частью остановившегося времени «Капельки», ее особой атмосферы, как буфет, плакат на стене или бормотание покрытого пылью и паутиной радио под потолком.
– Мы в девяностые вот так весь город держали, – сообщил Сергей Сергеич и сжал в крепкий кулак толстые сильные пальцы. Собеседники одобрительно закивали.
– Я тогда в бригаде у Кости Брусницина был, Брусникой его звали. Барыг по всему Северосумску нахлобучивали. Все под нами были: и вещевой рынок, и ларечники, и магазины – все. Нас даже в Михайловске уважали – и боялись, не совались сюда. Сунулись один раз, так мы их на трассе встретили и прямо там четверых положили, а остальные – давай бог ноги, обратно в Михайловск. Так-то! На «Мерседесах» ездили. Всем заправляли, пока эти пидары Трок с Глотовым наркотой торговать не стали и всех под себя не подмяли вместе со своим подельником, Михальчуком, – он в те времена опером служил, а теперь, смотри-ка, начальник полиции.
Сергей Сергеич горестно покачал головой, и его собутыльники тоже покачали своими, как отражения в четырех зеркалах.
– Я тогда Бруснике сказал: «Дай команду, мы с братвой за тебя впишемся, всех их на хер зачехлим». И зачехлили бы, да пацаны приссали. Духа им не хватило. Испугались тех, кто за Троком и Глотовым стоял. И Брусника посмотрел на меня так печально и говорит: «Видишь, какой расклад, Серега, – вдвоем нам не справиться, а братва менжуется, заднего включает». И все. Он в Михайловск уехал, пацаны тоже кто куда разбежались. А ведь было время, когда только скажешь какому-нибудь мешочнику на рынке: «Я, мол, от Сереги Лапковича!» – все, сразу полные штаны наложит и деньги достает, чтобы отдать. Вот так-то.
– И дальше что? – раздался вдруг голос.
Сергеич перевел мутный взгляд вправо. За соседним столиком в одиночестве сидел какой-то незнакомый парень: лупоглазый, с рыбьим рылом, толстый, с бабьими сиськами, обтянутыми тонким свитером.
– А ты что за черт? – осведомился Сергей Сергеич.
Тот пожал плечами и осклабил большие редкие зубы.
– Просто черт.
– Чебурашка ты, а не черт, – беззлобно констатировал Сергеич. – Я в твои годы такими делами ворочал, что тебе и во сне не увидеть. А ты тут маринуешься, водку жрешь.