— Он не нервничал?

— Да нет, держался вполне спокойно, — ответил сотрудник.

Этот эпизод привлек внимание Вебстера. Конечно, мечты Стефансена о зарубежной поездке ни для кого не были секретом, и все же неспроста он обратился в агентство незадолго перед тем, как обнаружилась растрата. Блокнот Вебстера пополнился еще одной записью.

Перед отъездом из Фредрикстада Вебстер посетил фрекен Харм, маленькую, стройную, бойкую даму, от которой, при всем ее многословии, он узнал мало что нового, фру Стефансен устроила ее на работу к Холмгрену два года назад.

— Выходит, вы были знакомы с фру Стефансен?

— Мы состоим в родстве, — ответила фрекен Харм. — Я-то прежде жила в Шеберге и редко ее видела, к тому же она старше меня. Сама она родом тоже из Шеберга, но воспитывалась у приемных родителей в селении на реке, у столяра по фамилии Волд. Очень достойные люди, они позаботились о том, чтобы она получила хорошее образование. Фру Волд шила на дому.

Вебстер сразу же постарался изучить весь жизненный путь фру Стефансен, от самой колыбели.

Два дня спустя он отправил из Осло два ящика с оборудованием для фотоателье. На ящиках — адрес: «Господину фотографу Николаю Далу, кафе фру Эриксен, п/о Фредрикстад».

Шли недели. Вебстер несколько раз навещал в тюрьме Стефансена, но не продвинулся ни на шаг. Он разговаривал с кассиром учтиво, рассуждал красиво, переходил на строгий тон, повышал голос. В последний раз его попросту выставили из камеры.

— Я не могу! — закричал Стефансен. — Не хочу больше слышать ни слова о цифрах в этой жизни и надеюсь быть избавленным от них на том свете! Приговорите меня к пожизненному заключению, к чему угодно, только оставьте меня в покое. Убирайтесь!

Вебстеру было чем еще заняться, и он пока отложил в сторону дело Холмгрена. Конечно, мысль о кругленькой сумме не выходила из головы и портила настроение. Само по себе дело ни у кого не вызывало сомнений. Кассир Стефансен получит свой приговор при первой возможности, как прокурор сочтет нужным передать в суд обвинительное заключение. Никакой срочности не было. Полиции затяжка была на руку — пусть грешник посидит, поразмышляет. Вдруг выяснятся какие-нибудь новые обстоятельства. Всякое бывает. Скажем, Стефансен одумается и заговорит.

Сколько случаев бывало, когда человек, сидя в камере и видя в перспективе долгие годы за решеткой, начинал колебаться. Чистосердечное признание смягчает приговор, особенно если при этом ценности будут возвращены.

— Холмгрен точно сам покончил с собой? — спрашивал начальник уголовного розыска.

— Я не ясновидящий, — отвечал Вебстер.

Однако кассир Стефансен не спешил раскаиваться. Надзиратели отзывались о нем положительно. Спокойный узник, никаких хлопот с ним. Разговоров не затевает, каждый раз благодарит за еду и за библиотечные книги, которые получает по субботам. И не стал возражать, когда в январе его перевели из больничной камеры в обычную. Ему нашли работу — раскрашивать игрушки, и он хорошо справлялся с этим делом.

Когда ему предъявили опись имущества: дом, мебель, страховка, десять акций (подарок Холмгрена), несколько тысяч на сберегательной книжке, — он сказал сухо: