– Ведете ее?

– Обязательно, но на длинном поводке. Раз опытная, значит, топтунов мигом срисует.

– Это да, – кивнул Генрих. – Увидимся завтра. Связь по обычной схеме. Бывай!

– Ну, ты только никому не рассказывай, хорошо?

Но Натали было не до комментариев. С портрета, выдержанного в коричневых тонах, словно бы сквозь тонкую золотистую дымку на нее смотрел Генрих. Его глаза, его улыбка. Высокий лоб, знакомый прищур. Молод, победителен, полон невероятной энергии и харизмы, одет…

«Бриллиантовые запонки стоимостью в целое состояние… И кто бы это мог быть?»

Она перевернула картину. Как и следовало ожидать, подпись оказалась в правом нижнем углу. З. Серебрякова, седьмое сентября 1938 года…

«Двадцать семь лет тому назад. Марго уже родилась, значит, мать Ольги была замужем. Внебрачная связь? Любовник, портрет которого пишет Зинаида Серебрякова… Генрих Шершнев? Генрих Николаевич или Генрих Романович?»

– Ну, что ты, Ляша! Никому. Честное слово! А как, кстати, зовут твою маму?

– Мою маму, Тата, зовут Ларисой, девичья фамилия Ланская. Еще вопросы?

Ей бы обратить внимание на интонацию, на понизившийся тембр голоса, на синтаксис, наконец, но куда там! Слишком сильные впечатления, слишком много дури в тупой голове. А удар оказался резким и сильным и нанесен был правильно, то есть квалифицированно и точно. В солнечное сплетение. Но главное – неожиданно.

От мгновенной боли выбило дыхание, и перед глазами поплыли кровавые круги.

– Еще добавить или хватит пока? – Голос Ольги звучал незнакомо, долетал издалека. – Ну?

«Мне же не ответить! Сука! Я же дышать не могу!»

Пока пыталась продохнуть, получила еще пару ударов по ребрам и между ног. Не смертельно, да и боль несопоставима с тем, что испытываешь, получив под вздох, но Ольга отработала по ней, как по груше и, судя по виду, едва не кончила от удовлетворения.

– Хорошо тебе, милая? – Ну, чистый ангел, а не вдовица. – Тепло, уютно?

– Б…дь, п…

– Подзаборная? – милая улыбка дриады, ясный взгляд, солнечное сияние в волосах.

– Ох!

– Поговорим или начнем с ноготков?

– Ты в св…

– В своем ли я уме, Тата? – очаровательная особа, нимфа или вила, нежна, добра безмерно, но пуглива и наивна. – В своем. И не надо изображать святую невинность! Я знаю, Тата, про тебя такое, что легко могу упаковать в крепость или на каторгу. Пожизненно. Ты меня понимаешь, Бес? В твоем досье девятнадцать эпизодов… Пожалуй, и под повешенье подвести – без проблем.

– Сука!

– Капитан-лейтенант Станиславская, но чести, извини, не имею: отдала Дмитрию-покойнику на брачном ложе. Подробности рассказать, ну, типа, куда он и что я? Нет? Сама знаешь? Вот и ладно. Говорить можешь?

– Да пошла ты!

– Можешь, – в голосе удовлетворение, в глазах – смех. – Хочешь подраться?

– А вдруг захочу? – говорить было тяжело и больно, но и пасовать не хотелось.

– Что такое «китайская рука»[7], знаешь?

– Допустим.

– Дзесинмон, черный пояс. Хочешь попробовать? – Но вопрос такой возможности не подразумевал.

– Не хочу.

– И правильно, – кивок, улыбка. – Сядь, кукла! Слушай! Не перебивай. Пока… пока я не сломала тебе пару костей, ты можешь выйти отсюда целой и свободной. Потом только боль, Шлиссельбург и виселица. Но не сразу. Будь уверена, я получу тебя в свою собственность на столько, на сколько захочу. Подробности объяснять?