Несколько недель Лале и другие заключенные фактически сидят без дела. Ему остается лишь наблюдать, в особенности за эсэсовцами охраны, и он пытается понять, к кому можно обратиться, а кого лучше избегать. Время от времени он заводит разговор с одним из них. Эсэсовец удивлен беглым немецким Лале. Он слышал об Освенциме и Биркенау, не был там и хотел бы узнать о них из первых рук. Лале рисует картину, далекую от реальности. Он ничего не выиграет, если расскажет этому немцу всю правду об обращении с заключенными. Лале рассказывает, чем там занимался и что всегда предпочитал работу безделью. Несколько дней спустя этот эсэсовец спрашивает, не хочет ли он перебраться в относящийся к Маутхаузену лагерь Заурер-Верке в Вене. Подумав, что там не может быть хуже, чем здесь, и выслушав уверения охранника, что условия там чуть лучше и старому коменданту ни до чего нет дела, Лале принимает предложение. Эсэсовец подчеркивает, что этот лагерь не принимает евреев, так что Лале надо молчать о своем происхождении.

— Собери вещи, — на следующий день говорит он Лале. — Ты отбываешь.

Лале оглядывается по сторонам:

— Все собрано.

— Примерно через час едешь на грузовике. Встань в шеренгу у ворот. Твое имя в списке, — смеется он.

— Мое имя?

— Да. Постарайся не показывать руку с номером, хорошо?

— Я должен откликаться на имя?

— Да. Не забудь. Удачи.

— Погоди, я хочу дать тебе кое-что.

Охранник сбит с толку.

Лале достает изо рта бриллиант, вытирает о рубашку и вручает немцу:

— Теперь ты не сможешь сказать, что никогда ничего не получал от еврея.

Вена. Кто не хотел бы побывать в Вене? В молодые загульные годы для Лале это было пределом мечтаний. Само это слово звучит романтично, оно несет в себе стиль и большие возможности. Но теперь все совсем иначе.

По прибытии Лале и других заключенных охранники не проявляют к ним особого интереса. Прибывшие находят себе барак, и им говорят, где и когда получать еду. Мысли Лале заняты в основном Гитой и тем, как разыскать ее. Его гоняют из лагеря в лагерь, и это выводит Лале из себя.

Несколько дней он осматривается вокруг. Видит ковыляющего по лагерю старика-коменданта и удивляется, что тот еще дышит. Он заговаривает со сговорчивыми охранниками и пытается уяснить отношения заключенных. Обнаружив, что, вероятно, он единственный здесь словацкий узник, Лале решает держаться в стороне. Поляки, русские и несколько итальянцев рассиживаются целыми днями, беседуя со своими соотечественниками, а Лале остается сам по себе.

Однажды к нему робко подходят два парня.

— Говорят, ты был татуировщиком в Освенциме.

— Кто говорит?

— Кто-то сказал, что вроде бы знал тебя там и ты татуировал заключенных.

Лале хватает парня за руку и поднимает его рукав. Номера нет. Он поворачивается ко второму парню:

— А ты? Ты там был?

— Нет, но люди говорят правду?

— Я был татуировщиком, ну и что?

— Ничего. Просто спрашиваю.

Парни уходят. Лале возвращается к своим мечтам. Он не замечает приближающихся эсэсовцев, пока те рывком не поднимают его на ноги и, подталкивая в спину, не отводят в ближайшее здание. Лале оказывается перед дряхлым комендантом, и тот кивает одному из офицеров. Офицер закатывает рукав Лале, показывая его номер.