Я не прошу жалости. Только касайся меня вот так, обжигай темными глазами, царапай щетиной, сжимай, хрипя, как зверь. Только не останавливайся.

Грудь – покрасневшая, набухшая, ноющая, – а тело тяжелое сверху, и пальцы жадны, и губы неистовы и снова и снова терзают тебя.

У тебя ведь никого не было? Скажи мне! Скажи…

Болезненный и злой женский укус в шею – и сдавленное ревнивое рычание, и пальцы там, где все уже влажно и горячо. И растерянный, ошалевший от удовольствия взгляд, когда она прекращает вздрагивать и выгибаться.

Скажи!

Не… было… никого…

Свирепая, бессмысленная радость – не ты ли растрачивал себя, тебе ли требовать того, что требуешь? И нежность – насколько ты еще вообще способен на нее, – потому что от одного Марининого низкого голоса, шепчущего что-то отрывистое, от бесстыдно торчащих вверх сосков, от атакующего змея под губами голову сносит напрочь.

Она, как миллионы покоренных женщин до нее, ложится на спину, вытягивает руки над головой, и приоткрывает губы, и разводит бедра, и выстанывает мужское имя: сейчас это твое имя – Люк, Лю-ю-ю-юк, – и кажется, что за одной ею ты охотился всю жизнь, единственную искал во всех остальных. Приподнимается, царапает ногтями черные простыни – потому что наконец-то ты в ней, и никакой крик и мольбы не могут остановить тебя.

Но она и не кричит – лишь сжимается от боли и всхлипывает, закусив губу. Пахнет кровью и солью.

«Марина», – шепчешь ты во влажный висок, задыхаясь от темной страсти, и руки твои дрожат, и голос срывается, и ты не можешь не двигаться.

Она не отстраняется – тяжело дышит, и комкает ткань, и ищет твои губы: дай, дай мне поддержки, дай мне себя.

Марина. Марина.

Она застывает, распахнув глаза и вцепившись тебе в плечи, – а ты продолжаешь бешено, неистово рваться вперед, – и видит вас обоих в объятьях снежной грозы, и судорожно, рычаще выдыхает в твои губы, и от звука этого все вокруг сжимается в горячий плотный комок и взрывается, заставляя тебя слепнуть и глохнуть от удовольствия.

Мир погрузился в тишину. И время перестало существовать.

Сколько раз после они шептали, кричали, выстанывали имена друг друга на черных простынях затерянного в горах логова? Сколько задремывали в обнимку – чтобы через какие-то минуты опять жадно тянуться к горячему телу рядом? Марина снова ложилась на спину, и становилась на колени, и выгибалась – и двигался навстречу его бедрам огненный цветок, доводя до исступления, – а он поил принцессу вином и кормил фруктами, обтирал влажными полотенцами, целовал ее лоно, чувствуя уколы вины и возбуждения, и гладил длинными пальцами свое клеймо на тонкой коже. Снова засыпал, не в силах оторваться от нее, – и ощущал теплую ладонь на своей щеке и мягкие усталые губы на плече.

Гроза, громыхая, уходила, открывая сереющее небо, когда силы покинули их, и они заснули, прижавшись друг к другу, – мужчина и женщина, наконец-то познавшие друг друга.

Я проснулась от жажды и от бьющего в глаза яркого солнца. Мне было жарко – Люк спал рядом, обхватив меня рукой поперек талии, закинув ногу на бедра.