Должно быть, пить поливановскую воду было поражением, признанием ее превосходства и вообще неправильно, но он схватил бутылочку, почти вырвал у нее из рук, отвинтил крышечку и, закинув голову, стал лить воду в свое изнемогающее горло.

Он вылил почти всю, перевел дыхание и громко икнул.

– Извините.

Она промолчала.

Мишаков допил воду и тщательно завинтил крышку на пустой бутылке.

– Мария Алексеевна, – выговорил он медленно, опасаясь снова икнуть, – вы мне рассказали правду?

– В каком смысле? – насторожилась Маня.

– В прямом. Вы рассказали мне все, как было?

Она пожала плечами. Плечи у нее оказались красивые, и грудь под легкой белой маечкой... выдающаяся. Капитан покосился, отвернулся и опять покосился.

– Нет, может, я что-то и пропустила или забыла! Но ничего серьезного, уверяю вас. Алекс бы вспомнил и поправил. У него особенность такая, он все запоминает, замечает, ничего не пропускает.

– Да? – спросил пришедший в раздражение капитан. – Мне так что-то не показалось.

– Тем не менее, – сказала она довольно холодно.

Наконец-то ему удалось ее задеть. Ну, конечно! Для нее кудрявый чучмек – царь и бог, она от него в восторге пребывает, и весь остальной мир должен пребывать тоже. Посмей только усомниться, на клочки порвет!..

Мишаков подкинул бутылку, поймал, посмотрел сквозь зеленое стекло на жестяное раскаленное солнце и спросил:

– А вот вам покойного Кулагина совсем не жалко?

– Совсем, – отрезала Поливанова. – Мне жалко его дочку. Жену, пожалуй, жалко, хотя она неприятная особа! Но я на самом деле думаю, что у них теперь все наладится.

– Это что значит – наладится?

– Заживут они себе тихо, мирно и прекрасно. Без ссор, без драк, без оскорблений. Вот чего я терпеть не могу, так это когда унижают людей. Особенно зависимых, понимаете?! Эта дуреха, его жена, во всем от него зависела. А он этим пользовался, сволочь. И еще гордился, что в любую минуту может ее в порошок стереть. Ребенка отобрать грозился!

– А мог?

– Что?

– Отобрать-то? Это сейчас модная тема! Все друг у друга детей таскают, особенно там, у вас.

– Это где же... у нас?..

– Да вот где писатели, артисты! Еще фигуристы всякие. Сначала женятся, потом разводятся, ну а потом начинают детей воровать. То муж их в своем замке спрячет, то жена в Лондон увезет, и все это по телевизору показывают! Дети плачут, прочие родственники дерутся. Красивая жизнь, одним словом.

Маня вдруг засмеялась. Почему-то он нравился ей, этот усталый, потный, сердитый парень, подкидывавший в ладони бутылку так, как будто это была соломинка.

Кроме полковника Никоненко, друга детства и вообще хорошего человека, Маня не знала никого из эмвэдэшно-розыскной среды, хотя в детективах частенько писала именно про таких, как Мишаков, как его там?.. Сергей, что ли? Или Андрей?

– Сергей, – обратилась она наугад и, кажется, попала, он хмуро на нее взглянул, – Толя Кулагин был человек... отвратительный. У него родители были замечательные, мои все с ними дружили, и мама с папой, и бабушка, и дед! А мальчик вышел... – она поискала слово, – подленький такой. Ничего хорошего в жизни не сделал! Никому не помогал, никого не любил. Женщин бросал, и всегда как-то оскорбительно, перед богатыми мужиками заискивал, будто плохой лакей, хотя сам вроде не из холопов. И знаете, я вам даже сочувствую.