– Прекрасно, – сказал адмирал. – А теперь, – прибавил он, обращаясь ко всем, – я сообщаю вам, что католический Амстердам собирается осадить Энкгейзен; амстердамцы ещё не вышли из Ийского канала; будем крейсировать перед ним, чтобы запереть их там, и бейте всякий их корабль, который покажет в Зюйдерзее свой тиранский костяк.

– Продырявим его! – ответили они. – Да здравствуют гёзы!

Возвратившись на свой корабль, Уленшпигель приказал матросам и солдатам собраться на палубе и сообщил им приказ адмирала.

– У нас есть крылья – это наши паруса, – ответили они. – Есть коньки – киль нашего корабля; есть руки великанов – наши абордажные крючья. Да здравствуют гёзы!

Флот вышел и разгуливал в море, в миле от Амстердама, так что без соизволения гёзов никто не мог ни войти, ни выйти.

На пятый день дождь стих; при ясном небе ветер дул ещё резче; со стороны Амстердама незаметно было ни малейшего движения.

Вдруг Уленшпигель увидел, что на палубу вбегает Ламме, гоня перед собой размашистыми ударами своей деревянной шумовки корабельного «труксмана» – переводчика, молодого парня, бойкого во французской и фламандской речи, но ещё более бойкого в науке обжорства.

– Негодяй! – говорил Ламме, колотя его. – Так ты думал, что можешь безнаказанно лакомиться до времени моим жарким! Полезай-ка на верхушку мачты и посмотри, не копошится ли что на амстердамских судах. Лезь, по крайней мере сделаешь хоть одно хорошее дело.

– А что ты за это дашь? – ответил труксман.

– Ещё ничего не сделав, уже хочешь платы! – вскричал Ламме. – Ах ты мерзавец, если ты не полезешь сейчас, я прикажу тебя высечь. И твои французские разговоры не спасут тебя!

– Чудесный язык французский – это язык любви и войны. – И полез наверх.

– Эй, лентяй, что ты там видишь? – спросил Ламме.

– Ничего не вижу ни в городе, ни на кораблях. – И прибавил, спустившись: – Теперь плати.

– Оставь себе то, что стащил, – ответил Ламме, – но такое добро впрок не идёт: наверное, извергнешь его в рвоте.

Взобравшись опять на верхушку мачты, труксман вдруг закричал:

– Ламме, Ламме! Вор залез в кухню.

– Ключ от кухни в моём кармане, – ответил Ламме.

Уленшпигель, отведя Ламме в сторону, сказал ему:

– Знаешь, сын мой, это чрезвычайное спокойствие Амстердама меня пугает. Они что-то замышляют.

– Я уже думал об этом, – ответил Ламме, – вода замерзла в кувшинах, битая птица точно деревянная; колбасы покрыты инеем, коровье масло твёрдо, как камень, деревянное масло побелело, соль суха, как песок на солнце.

– Замёрзнет и море, – сказал Уленшпигель, – они придут по льду и нападут на нас с артиллерией.

И он отправился на адмиральский корабль и рассказал о своих опасениях адмиралу, который ответил:

– Ветер со стороны Англии; будет снег, но не мороз, вернись на свой корабль.

И Уленшпигель вернулся.

Ночью пошёл сильный снег, но тотчас же задул ветер со стороны Норвегии, море замёрзло и стало, как пол. Адмирал видел всё это.

Опасаясь, как бы амстердамцы не пришли по льду зажечь корабли, он приказал солдатам приготовить коньки – на случай, что им придётся сражаться вне и вокруг судов, а пушкарям при орудиях – железных и чугунных – держать наготове кучи ядер подле лафетов, зарядить пушки и иметь непрестанно зажжённые фитили.