— Ваш запах, — сказал Хортон нам с Райей, — не производил впечатление зла, как в случае с вонью этих... гоблинов. Но он меня не беспокоил, поскольку отличался от всего, что я когда-либо нюхал. А потом вы начали все разузнавать, выведывать у меня информацию, стараясь делать безразличный вид, задавать вопросы об угольной компании «Молния», и это меня не на шутку напугало.

— Почему? — спросила Райа.

— Потому что, — ответил ей Хортон, — с середины пятидесятых, когда компанию выкупили у прежних владельцев и переименовали, все новые работники «Молнии», с которыми я сталкивался — каждый последний работяга, — смердили до небес! За последние семь-восемь лет я решил, что это дурное место — и компания, и шахты эти, — и я гадал, что за чертовщина там творится.

— Вот и мы гадаем, — сказала Райа.

— И собираемся это выяснить, — добавил я.

— В общем, — закончил он, — я опасался, что вы можете представлять для меня опасность, что вы можете замышлять что-нибудь мерзкое по отношению ко мне, так что мой приход сюда и разнюхивание ваших дел были просто актом самозащиты.

Спустившись вниз, мы все вместе приготовили обед, пустив в ход нехитрые продукты, которые у нас имелись, — пожарили яичницу, порезали колбасу, приготовили жаркое и тосты.

Райа забеспокоилась, чем кормить Ворчуна, постоянно облизывающегося, пока кухня наполнялась восхитительными ароматами.

Но Хортон сказал:

— Ну, мы просто дадим ему четвертую тарелку, то же самое, что сами будем есть. Говорят, это вредно для здоровья собаки, если она ест то же, чем питаются люди. Но я всегда его так кормил, и, глядя на него, не скажешь, что ему эта еда пошла во вред. Поглядите на него — да он рысь догонит и обгонит. Дай ему яичницы, колбасы, жаркого — только тоста не надо. Тост для него слишком сухой. Он любит булочки с черникой, яблоком, особенно с голубикой, если в них много ягод и если они хорошо пропитались.

— Жаль, — сказала Райа, явно изумленная. — Булочек-то у нас и нет.

— Тогда он уплетет все остальное, а я, как домой вернемся, побалую его пирожком из овсянки или чем-нибудь еще.

Мы поставили Ворчуну тарелку на пол возле задней двери, а сами сели за столом на кухне.

Снег — по-прежнему кружащийся пышными хлопьями, увеличивающими сугробы лишь на доли дюйма в час, — кругами сыпался из темноты и скользил вдоль окон. Хотя снег был светлым, сильный ветер лепил из него подобия волков, поездов и пушечных залпов в ночи.

За ужином мы узнали много нового о Хортоне Блуэтте. Благодаря своему странному дару вынюхивать гоблинов — назовем это хоть «яснонюханьем» — он прожил относительно безопасную жизнь, избегая демонов, если это было возможно, и обращаясь с ними с величайшей осторожностью, если избежать общения с ними не удавалось. Его жена Этта умерла в 1934 году, не от лап гоблинов, а от рака. Ей было сорок лет, когда она умерла, а Хортону сорок четыре, но детей они не имели. Его вина, сказал он, он был бесплоден. Годы, что он прожил с женой, были так хороши, их связь была такой неразрывной, что он так и не нашел другую женщину, которая подошла бы ему и ради которой он захотел бы потушить свет памяти об Этте. Последние тридцать лет он прожил главным образом с тремя псами, последним из которых был Ворчун.