– Так он… Он сделал с тобой это? – выпалила она, сделав все, чтобы вопрос прозвучал невинно, и убрав из своего тона даже намек на осуждение. Теперь и у нее вызывал бешенство священник, посмевший так поступить с ребенком.

Блу покачал головой.

– Нет, до этого не дошло. Наверное, он хотел, но я вовремя перестал туда ходить. Он только трогал меня пару раз… ну, ты понимаешь, там… Залезал мне в штаны, когда я играл. Говорил, что ничего такого не хочет, но я его принуждаю своей прекрасной игрой. Мол, я сам виноват, и мне не поздоровится, если я кому-нибудь проболтаюсь, что так соблазняю слугу Господа. Он говорил, что я даже могу попасть в тюрьму, как мой папа. Так он меня пугал. Я не собирался его соблазнять и злить Бога, в тюрьму мне тоже не хотелось, вот я и перестал играть на пианино. Он звал меня шепотом после молитвы, просил вернуться, но все зря. Он бывал у моей тетки по воскресеньям после службы. Она его расхваливала, называла святым.

– Ты рассказывал ей, как он с тобой поступал?

– Попытался разок… Сказал, что он меня целует, а она обозвала меня вруном и предупредила, что я попаду в ад, если буду говорить гадости про отца Тедди. Там – тюрьма, здесь – ад… В общем, остального я ей не сказал. Я еще никому не говорил, ты первая. – Он чувствовал ее веру в него и нашел силы поделиться с Джинни тайной, которую носил в себе четыре года.

– Ты знаешь, что он поступал дурно, Блу? Дурно поступал он, твоей вины в этом нет. Ты его не соблазнял. Он не в себе, и он пытался обвинить в своих безобразиях тебя.

– Я знаю, – ответил Блу, снова сделавшийся похожим на ребенка, ищущего глазами поддержки у взрослого. – Поэтому я и говорил тебе, что попы – вруны и мошенники. Наверное, он для того и подпускал меня к пианино, чтобы этим заниматься.

Джинни знала, что его не переубедить, потому что он прав. Соблазнение невинного ребенка было чудовищным поступком, перечеркнувшим то доверие, которое ребенок питал к лицам духовного звания. Какой ужас! Одно утешение, что обошлось без изнасилования. Кто помешал бы развратнику в церковном подвале, куда больше никто не заглядывал? Ей пришло в голову, что другим мальчикам прихода могло повезти меньше. Слава богу, притяжение фортепьяно оказалось для Блу не таким сильным, чтобы позволить негодяю совсем распоясаться. Джинни очень хотелось надеяться, что Блу сказал ей правду.

– Он ужасный человек, Блу. За такое сажают в тюрьму.

– Нет, отца Тедди не посадят. Его все обожают, и Шарлин тоже. Я всегда выходил, когда видел его в воскресенье. Не хотел находиться с ним рядом. Я говорил Шарлин, что меня тошнит от походов в церковь. Потом она перестала меня туда звать и позволяла оставаться дома, когда сама туда ходила. Больше я в церкви не бывал и никогда не пойду. Он был такой мерзкий! – Воспоминания заставили его содрогнуться.

– Мне очень жаль, Блу, – сказала Джинни и добавила: – Нехорошо, что никто ничего не знает. Вдруг он делает это с другими?

– Он может. Джимми Эволд тоже говорил, что ненавидит его. Я не спрашивал, за что, но догадывался. Ему было двенадцать лет, он прислуживал у алтаря, его мамаша была без ума от отца Тедди. Как и все остальные. Она еще пекла ему тортики. Шарлин всегда совала ему деньги, хотя ей самой не хватало на детей. Очень-очень плохой человек! – После всего, что он ей рассказал, это было слишком снисходительное определение.