– Не потому ли «вовремя», что кто-то стал жаловаться – например, родители алтарного служки, поверившие сыну?

Оба знали, что такое бывает нечасто. Родители чаще верили своему священнику, чем сыновьям, так они привыкли, так уважали Церковь, не важно, что это уважение часто оказывалось необоснованным. Эндрю разбирался в таких вещах и каждый раз верил ребенку. Он еще ни разу не сталкивался с делом, где ребенок соврал бы, врал неизменно растленный священник, и Каваретти прекрасно это знал. – Или кто-то из других священников увидел нечто, встревожившее вас? Ведь все его прихожане в Нью-Йорке души в нем не чаяли, он был их обожаемым пастырем. Зачем же переводить такого в Чикаго?

– Месяц назад скоропостижно скончался священник церкви Святой Анны, на тот момент там больше никого не было. – Хитрый старый священник легко выдержал взгляд Эндрю. Церковь приготовила понятное объяснение перевода отца Тедди. – Перевод совершенно оправдан.

– Хотелось бы мне в это поверить! – саркастически, с вызовом проговорил Эндрю. – Замена есть всегда, ею не должен служить любимый в своем приходе священник, справляющийся со своими обязанностями. Что любопытно, набралось уже пятнадцать случаев, не считая дела Блу, в обеих церквях, Святого Франциска и Святой Анны. По-моему, монсеньор, у вас серьезная проблема, и вам об этом хорошо известно.

Эндрю говорил почтительно, но уверенно. Лицо Каваретти осталось непроницаемым. Другие двое до сих пор помалкивали; Эндрю знал, что им было предписано такое поведение. Он полагал, что говорить будет один Каваретти. Он был здесь старшим и хорошо знал Эндрю, что было его преимуществом.

Джинни была заворожена тем, что слышала, как и манерой обоих спорщиков, Эндрю и монсеньора, ведших изящный фехтовальный поединок. Это смахивало на танец, определить, кто одержит победу, было совершенно невозможно. Заботясь о Блу, Джинни желала выигрыша Эндрю. Но монсеньор тоже был не промах и не собирался отступать.

– Полагаю, всем нам надо думать о вреде, который будет причинен в случае развития дела, – веско молвил монсеньор Каваретти. – Будет загублена не только жизнь отца Грэма, но и жизнь самого мальчика. Какой для него толк в этом разоблачении, даже если его история правдива, чему я не верю? Думаю, он напуган, он, наверное, сам попытался соблазнить священника, а потом опомнился и решил извлечь из этого пользу для себя. Мы ни гроша не заплатим за его ложь! – Каваретти впился взглядом в глаза Эндрю, потом перевел взгляд на шокированную услышанным Джинни.

– Дело не в деньгах, – четко произнес Эндрю, и Джинни, чуть было не выпрыгнувшая из кресла, сумела взять себя в руки. – И не в воображаемом совращении мужчины на пятом десятке девятилетним мальчишкой. Хитрая версия, монсеньор, но здесь она не сработает. Невинная жертва – мой клиент, а не отец Грэм. Церковь заплатит столько, сколько решит суд, за его испорченную жизнь. Вы знаете о последствиях таких инцидентов, я тоже. Мы говорим о преступлении, монсеньор. О тяжком преступлении против ребенка. Теду Грэму место в тюрьме, а не в другом приходе, где он примется за старое. Если дело дойдет до суда, что неизбежно, мир, глядя на вас, будет спрашивать, почему вы его перевели вместо того, чтобы остановить, не позволить продолжать? Против моего клиента совершено тяжкое преступление. Вы все несете за это ответственность, вы не остановили преступника, а перевели его в другой город. Вы хорошо меня знаете и понимаете, что я не отступлю и буду упорно добиваться справедливости, как моральной, так и материальной, которая продемонстрирует ваше раскаяние и добрую волю.