— Ну, а из отеля, как мне помнится, — продолжал Пальма, наблюдая за тем, как торопливо записывал его слова Хаген, — я сразу же уехал на вокзал, купил билет и отправился в горы — отдыхать и кататься на лыжах.

— В горы?

— В горы.

— В какое именно место?

— Суходревина, по-моему. Это между Братиславой и Веной. Так мне сейчас кажется.

— И вы категорически утверждаете, что с Уго Лерстом в Вене не встречались?

«Что он пристал ко мне с Веной? Я ведь действительно не встречал там Лерста. А если встречал, то, значит, все эти годы он держал меня под колпаком, — быстро думал Пальма, пока Хаген записывал свой вопрос. — Нет, я Лерста там не видел, это точно. Я видел там тысячу лерстов — это было самое страшное».

Он вспомнил, как лерсты, похожие на него лерстенята и лерствятники ворвались в подвал, где прятались женщины и дети, и как они врезались в толпу со своими дубинками, и как в первое мгновение ему показалось, что это все спектакль, что это все в шутку — и быстрые взмахи рук, и крики, и тела на полу, и сладкий запах крови, и сухие выстрелы, почти неслышные в этом вопле. Только когда он увидел, как женщина вытащила за ноги трупик ребенка и стала играть с ним, будто с куклой, — только тогда Ян понял, что все это значит…

— Повторяю: впервые с Лерстом я встретился значительно позже.

— И в Прагу вы из Вены не ездили?

— Значит, Прага вас тоже интересует?

— Интересует, Пальма, интересует.

Пражский отель «Амбассадор» был забит журналистами в тот солнечный, теплый, совсем не февральский день. Здесь проходила пресс-конференция советского писателя Борцова. Маленький черноволосый человек в профессорских очках, весело щурясь, оглядывал зал и рассеянно прислушивался к очередному вопросу корреспондента «Фигаро» из Парижа.

— Вы прибыли сюда только с одной целью, мсье Борцов? — спрашивал журналист. — Только с целью встретиться с вашими издателями? Или у вас есть какие-то иные задачи?

— Задач у меня много, а цель одна: встретиться с издателями моих книг в Чехословакии. Вы информированы совершенно правильно.

— Испытывают ли писатели в России гнет со стороны режима? — спросил журналист из Швейцарии.

— Писатели фашистского, порнографического или расистского толка в нашей стране испытывали, испытывают и будут испытывать гнет со стороны пролетарской диктатуры.

— Я представляю «Тан», мсье Борцов. Скажите, пожалуйста, что вас больше всего волнует в литературе?

— А вас? — улыбнулся Борцов.

— Меня волнуют в литературе вопросы любви и ненависти, террора и свободы, младенчества и старости!

— Здорово! Вы помогли мне ответить. Считайте эти слова моим ответом на ваш вопрос. Вы, видимо, писали в юности новеллы, не так ли?

— Я не писал новелл в юности. Просто, как мне кажется, эти темы в сегодняшней России запрещены, ибо существуют, насколько мне известно, лишь две темы, санкционированные Кремлем: коллективизация и индустриализация.

Борцов ответил, по-прежнему снисходительно посмеиваясь:

— И коллективизация и индустриализация невозможны без столкновения любви и ненависти, юности и дряхлости, террора и принуждения. Кстати, какие книги советских писателей вы читали?