– Еще не вечер! – подхватил я с хрипотцой Высоцкого. – Домой!

– М-м… Домой?

– На Кораблестроителей! – уточнил я. У меня-то дома или печать на двери… или никакой печати, зато внутри засада. Мой дом перестал быть моей крепостью. И единственная крепость – квартира тезки-Сандры.

– Кто т-там?

– Я.

– К-кт-то «я»?

– Тезка! Это я, Саша! Открывай! Я с приятелем.

– С к-каким п-приятелем?

– Ну елки-палки! С хорошим приятелем! Ну?!

Что-то неладно. Вчера тезка-Сандра заикалась от холода.

А сегодня? В квартире тепло… Что-то неладно.

– Откроешь или нет? Или мы уходим! – пригрозил-то я в шутку. И ногами потопал в шутку – мол, слышишь: уходим.

И тут мне стало не до шуток.

– Уходите!!! В-вс-се ух-ходите! Я м-милицию выз-зову! Я ее уж-же выз-звала! Она сейчас с вам-м-ми р-разб-берется!

Неужели Арик, не к ночи будет помянут, наведался в мое отсутствие и накуролесил? Устроил сцену ревности, даже… избил. При этой мысли мне на секунду отказало собственное же «гуси летят…» и я легоньким гияку-цки вышиб дверь. Борюсика вчера приложили намного мощней, но отечественные двери, даже утепленные, похлипче будут, чем самый хлипкий Борюсик.

Я услышал «Ах!» и еле успел заметить, как тезка-Сандра метнулась в ванную, только край халата мелькнул. И заперлась. Я огляделся. Да-а-а, если здесь был Арик, то темпераментный он малый! В квартире все было перевернуто вверх дном, сервант разбит, книжный шкаф повален, книги россыпью, диван, кресла, вся мягкая мебель вспорота ножом… Не-е-ет, одному Арику за раз при всем желании, при всем темпераменте ТАК квартиру не разукрасить. Здесь, минимум, трое ариков постарались.

Швед остался на лестничной площадке, не переступив порог. Университетское образование!..

Ну, да мы университетов не кончали. Я прижался к двери ванной, прислушался: ни звука.

– Санечка… Сандрочка… Ну, что с тобой? Что здесь случилось? Открой, объясни. Мы сейчас вместе все решим, все уладим. Ты только не бойся. Не бойся, Санечка. Это же я. Я это. Неужели ты МЕНЯ боишься?

Открыла. И сразу бросилась, спряталась под мышку, как вчера в такси, залепетала абсолютно невнятно.

Я кинул взгляд поверх ее головы: ванна расколота, полка растоптана – и здесь потрудились!

– Арик? – грозно, уже по-настоящему грозно, не в шутку, спросил я, понимая, но не принимая еще, что – не Арик.

Она замотала головой и продолжала лепетать. Ничего не понять. Встряхнул ее за плечи:

– Объясни толком! Только толком! Все будет в порядке! Только объясни!

Она объяснила: пришла из института час назад, звонок, побежала открывать, думала – ты (я), а ворвались трое… такие черные, небритые, громадные…

Один из этой кавказской тройки схватил ее за шею, зажал рот. Двое других по квартире стали рыскать, всюду нос совали, даже в кладовку. А тот, который держал, все допытывался: «Гдэ он?! Скажишь, гдэ он?!». И нож перед глазами вертел. Очень большой и острый. «Нэ закрой глаз! Виколю, если нэ будешь гаварит!». А ей и сказать нечего. А они, никого не найдя, с досады разбомбили всю квартиру… и ножом, ножом – везде, по дивану, по креслам. Такой ужас, такой ужас! А потом сказали: «С табой так тоже будит, если знаишь, гдэ он, и проста молчишь!». И ушли. Еще сказали: «До встрэч!».