— Я понимаю, что против Екатерины Алексеевны прямых улик нет — она достаточно умна, чтоб оставить против себя такие обстоятельства. Но вот косвенных данных более чем достаточно, чтобы потребовать от графа Панина дать обстоятельный отчет. Вы, князь, как генерал-прокурор Сената, стоящий на страже законности, должны понимать, что тут идет явное злоумышление на жизнь государя, пусть и лишенного возможности царствовать. Но сейчас я вернулся на трон дедич и отчич. Потому — имею полное право обратиться к Сенату, и к вам, князь лично, провести тщательное расследование, взяв братьев Паниных под караул и допросить их с пристрастием! Я имею в виду пытки! Думаю, что эти бумаги, как и показания моих надзирателей, могут напрямую свидетельствовать о подготовке цареубийства, уже второго. Следствие по первому прискорбному случаю, как я знаю, вообще не велось, а ведь убийцы спокойно разгуливают на свободе и даже обласканы императрицей. Закон спит!
Последняя фраза, сказанная на латыни суровым тоном, добила князя Вяземского. Сильно недооценил он императора, а ведь генерал-майор Бибиков, посетивший недавно Холмогоры с проверкой «брауншвейгского семейства», оставил восторженный отчет о старшей сестре императора Екатерине Антоновне, отметив ее необычайное умственное развитие. Этот доклад стоил Александру Ильичу высылки из столицы — отправили расследовать причины возмущения работников и крестьян на уральских заводах.
— Я понимаю, что вы, князь, присягнули императрице Екатерине Алексеевне, и по ее настоянию занимаете должность генерал-прокурора Сената. Тем не менее, я прошу вас служить не монарху, а стране. Да, кстати, я понимаю, что сейчас мои слова вызовут у вас негодование, но я их все же произнесу, — Иоанн Антонович остановился и посмотрел прямо в глаза Александра Алексеевича. Под этим взглядом князю стало неуютно, холодок пошел по спине — на него холодно взирали глаза пожилого, много чего видевшего за свою жизнь человека, а не молодого императора. Он даже тряхнул чуть головой — наваждение исчезло.
— А теперь о главном, Александр Алексеевич. Вы прекрасно знаете, что 9 января 1757 года, императрица Алексеевна родила дочь Анну. При известии об ее беременности, Петр Федорович в присутствии многих свидетелей, да того же Льва Нарышкина, в сильном недовольстве произнес следующие, весьма примечательные слова — «Бог знает, почему моя жена опять забеременела! Я совсем не уверен, от меня ли этот ребенок и должен ли я его принимать на свой счет».
Иоанн Антонович хмыкнул, губы его исказила усмешка. Князь Вяземский ничего не спросил, сидел молча, понимая, что его миссия с треском провалилась. А ведь он надеялся прельстить никогда не видевшего, кроме своей камеры, узника, новой для него жизнью. Еще бы не искушение — женитьбе на императрице и долгом счастливом царствовании. А ему ясно показали, чего стоит такой брак.
— Да, кстати — 4 июля 1762 года, за два дня до смерти Петра Федоровича, его любезная женушка Екатерина Алексеевна направила к нему в Ропшу лейб-медика Поульсена. Нет, не с лекарствами, а с хирургическими инструментами для вскрытия тела и снадобьями для бальзамирования трупа. Какая «заботливость» о муже, и какая предусмотрительность — императрица уже знала, что очень скоро овдовеет! И вы мне предлагаете ее в супруги?! Я разве похож на самоубийцу, князь?