— Гизер, мы должны писать свои песни и использовать твои тексты. Они классные!

Мы скорешились, я и Гизер. Никогда не забуду, как однажды весной или в начале лета 1968 года шатаемся по «Bull Ring», и тут, откуда не возьмись, перед нами вырастает патлатый блондин в невообразимо облегающих штанах и хлопает Гизера по плечу:

— Ёрш твой клеш, Гизер Батлер!

Тот поворачивается и говорит:

— Роб! Как дела, старина?

— Э, ну знаешь. Могло быть и хуже.

— Роб, познакомься, это Оззи Зиг. Оззи, это Роберт Плант. Пел когда-то в «Band Of Joy».

— Как же — говорю, узнавая лицо. — Видел тебя на каком-то концерте. Вокал зашибись, старичок.

— Спасибо — Плант ослепляет нас своей очаровательной, во весь рот, улыбкой.

— Хорошо. Чем занят сейчас? — интересуется Гизер.

— Хм, раз об этом спросил, я получил работу.

— Клево. В какой группе?

— «The Yardbirds».

— Ого! Поздравляю, старина! Это уже что-то. А они часом не распались?

— Да, но Джимми, помнишь гитариста Джимми Пэйджа, хочет продолжать, и басист тоже. У них есть контракты на выступления в Скандинавии, еще не время разбегаться.

— Ну и классно! — говорит Гизер.

— Хм. Правда я еще не определился подписаться мне на это или нет, — Плант пожимает плечами — Знаешь, у меня тут кое-что наклевывается: собрал свою команду.

— О! Клево! — спрашивает Гизер — Как называетесь?

— «Hobbstweedle».

Позже, когда Плант удалился, спрашиваю у Гизера, мол, паренек совсем без башни:

— Он что, в натуре, хочет похерить группу с Джимми Пэйджем ради какой-то «Хоббсхрени»?

Гизер пожимает плечами.

— Ну, может, он побаивается, что из этого ничего не выйдет. Но присоединится к ним, если сменят название. Под вывеской «The New Yardbirds» долго они не продержатся.

— Во всяком случае, это звучит лучше, чем этот долбаный «Hobbstweedle».

— Что правда, то правда.

В обществе Гизера неоднократно попадались нам такие люди как Роберт Плант. Мне казалось, что Гизер знает всех. Он крутился среди клевых парней, ходил на классные вечеринки, употреблял правильные наркотики, водил дружбу с людьми, которые что-то значат. Я радовался тому, что принимаю в этом участие и привыкал к новой жизни. Нас тяготило только одно: наша группа «Rare Breed» была полным отстоем. По сравнению с нами, «Hobbstweedle» играли как «The Who». Когда я пришел в группу, говорилось, что «мы экспериментируем». У нас был улётный сценический реквизит и огни стробоскопов, как будто мы хотели стать вторыми «Пинк Флойдами». Очевидно, в этом не было ничего плохого — позже охотно делал себе химическую промывку мозгов под «Interstellar Overdrive» — но мы играли в другой лиге. «Pink Floyd» выступали для богатеньких деток из колледжа, а мы, бля, были их полной противоположностью. Во всяком случае, «Rare Breed» топталась на месте, о чем догадывались и я, и Гизер. Каждая репетиция — это бесконечный спор, в каком месте должно быть соло на бонгах. Хуже всего было то, что с нами играл типок по прозвищу «Кирпич», который косил под хиппаря из Сан-Франциско.

— «Кирпич» — мудак! — говорю я Гизеру.

— Ты чего? Он парень в поряде.

— Нет, «Кирпич» — мудак!