— Слышу, — согласился охранник с сожалением, как показалось Марте.

— Кассету можно было затереть, — предположил Данилов хладнокровно.

— Конечно. Только для того, чтобы ее затереть, нужно знать, что запись идет только с одной камеры. Кто мог об этом знать? Кроме наших ребят, которые здесь дежурят, никто. Ну и еще, конечно, кто здесь бывает часто, тоже, наверное, знает.

Данилов выдержал его взгляд совершенно хладнокровно.

— Я знаю, что запись идет только с одной камеры, — сказал он, нажимая на слово «я», — систему видеонаблюдения ставили при мне.

— Данилов, это чушь собачья! При чем здесь ты?! Нас с тобой в восемь утра подняла твоя мать, которая звонила из Парижа. Мы выпили чаю и приехали сюда. Мы не расставались ни на секунду. Если хотите, я могу поклясться на Библии. Хотите?

— Марта, не вмешивайся.

— Да я только!..

— Марта!

Тогда она повернулась и вышла, прижимая к себе его дубленку. Плечи были напряженно расправлены, подбородок задран — ах, как хорошо Данилов знал этот жест, полный судорожного достоинства! — стекло хрупало под подошвами ботинок.

Проводив ее глазами, Данилов и охранник столкнулись взглядами и разом отвели их.

— Можно я еще раз посмотрю кассету?

— Смотрите, конечно.

Однако Данилову показалось, что мальчик напрягся и как-то подвинулся, словно занимая более выгодную позицию на тот случай, если ему придется вступить с Даниловым в рукопашный бой.

Он вынул кассету и повертел ее в руках.

Кассета как кассета. Собственно, он сам не знал, зачем ему понадобилось смотреть ее, как будто на ней могла быть написана фамилия того, кто ее снимал.

«Две минуты сорок шесть секунд, корреспондент такой-то, оператор такой-то» — так пишут на профессиональных телевизионных кассетах. Данилов видел такие кассеты много раз, когда телевизионщики приезжали снимать его отца, а потом присылали кассеты со смонтированным «сюжетом». Мать всегда очень ревностно следила, чтобы ни одно свидетельство отцовской гениальности не было утрачено. «Свидетельства» занимали в их квартире отдельную комнату.

— А мы ее с начала смотрели?

— Вы нет, — пожал плечами охранник, — а я смотрел с самого начала. На скорости, конечно, потому что там все одно и то же — снег и козырек у входа.

Ничего интересного. А потом появляетесь вы с… девушкой.

«Появляемся мы с девушкой и начинаем крушить и ломать дом. Резать гобелены. Сдирать покрытия. Потрошить шкафы. Вываливать густую краску на мозаичные теплые полы. Мы бьем по голове охранника так, что раскраиваем ему череп, и тащим его через кухню, и бросаем его истекать кровью, и перешагиваем через него, все еще живого, и продолжаем наше веселое занятие. Все это — мы».

Данилова затошнило.

Нервы, нервы. Все дело в нервах, Светлана Сергеевна. Он не справляется.

Вы же видите, как он слаб. Можно попробовать принимать антидепрессанты, но вряд ли это поможет. Да и возраст, сами понимаете, такой критический. Шестнадцать лет, гормональный взрыв, им в этом возрасте никакие антидепрессанты не помогут.

Жаль, конечно, очень жаль. Столько сил на него положили! Ну что ж поделаешь…

По крайней мере, вы сделали все, что могли.