Конечно, после войны у Клавдии были мужчины. Разные. Но все они были – не то. Какие-то избалованные, самовлюбленные, капризные. Отчасти это понятно: когда на десяток одиноких, истосковавшихся по любви, по мужскому телу баб приходилось от силы три-четыре мужичка, тут хошь не хошь – запривередничаешь. Так что, как ни крути, все ее недолгое, но настоящее женское счастье было связано с той весной 42-го. И чем старше становилась Клавдия, тем крепче и вкуснее, по аналогии с хорошим вином, становились ее воспоминания о Ваське. Воспоминания о яркой звездочке, мелькнувшей на небосклоне ее жизни: осветившей, согревшей, но – тут же и погасшей.

Потому-то, когда все-таки случилась их новая встреча – уже не с Васькой, но с Юрой, уже не со светлым и чистым пареньком, а с жизнью битым, покрытым шрамами и рано начавшим седеть рецидивистом, – его уголовное прошлое и настоящее хотя и немало удивило, но не отпугнуло Клавдию. Уж она-то на своем пути видала-перевидала зэков: и таких и сяких; и «черных», и «красных»; и конченых мерзавцев, и невинно осужденных. И прекрасно знала, что фраза «органы не ошибаются» справедлива лишь для передовицы газеты «Правда». В чем Клавдия лишний раз убедилась, выслушав Юркину исповедь…

ИТК № 9 УИТЛК УМВД по Пермской области, март 1960 года

– …Так в самом конце 1944-го я впервые попал в лагерь. За соучастие в разбое и убийстве. К которым ни малейшего касательства не имел.

– Бедный, бедный ты мой мальчик.

– А это, Клавдия, с какой стороны посмотреть? Мне ведь, считай, с самого начала, еще с «Крестов», повезло невероятно.

– Скажешь тоже! Хорошенькое везение – попасть в тюрьму ни за что.

– Я не про «виновен/не виновен» сейчас. Понимаешь, в отличие от большинства первоходов, у меня, так оно вышло, с самого начала были исключительно толковые, скажем так, опекуны. Люди старого поколения, очень старого. Сперва Чибис, затем Корчмарь, Лапа. Кабы не их советы и уроки…

– Чибис? Помнится, я что-то слышала о нем. От своих… подопечных. Если не ошибаюсь, он покончил с собой?

– Да. В 52-м. Я тогда на другом краю света сидел. Но потом и туда докатились слухи о том, что его настоятельно о том… хм… попросили.

– Кто попросил?

– Твои коллеги по цеху.

– Как это?

– А так, что сперва Чибис свой правый глаз в руках держал, причмокивая с досады. А когда всё же упал, ему, для полноты ощущений, повязку в рот красную засунули, с тремя желтенькими буковками – СДП. Слыхала про такую?

– Секция дисциплины и порядка?

– Она самая. Засунули, да еще метлой сверху накрыли. Вот Чибис той же ночью и…

– Кошмар какой! Я ничего об этом не знала.

– Разумеется. О таких вещах ведомственные газеты и боевые листки предпочитают не писать… Интереснейший был человек Чибис. Представь: в тюрьме, в лагерях читал Достоевского, Толстого, Горького, Герцена… К слову, позднее я познакомился с врачами, которые сидели по делу Горького. Они отнеслись ко мне очень хорошо, так как я рассказал им про деда Степана, а они его знали… Конечно, таких людей в лагерях мало. Да ты и сама это знаешь прекрасно. Но именно эти люди привили мне любовь к чтению, к искусству. Вернее, возродили заложенное во мне еще в детстве родителями, бабушкой, дедом Степаном…