— Разве это возможно?
— Как-то же они делают… — Я протянул руку, коснулся ее груди. — Нет, не хочу, чтобы ты была библиотекаршей. Ты испортишь зрение и станешь носить очки. И будешь все время ходить, уткнувшись в книжку.
— А я буду снимать очки. И ходить, уткнувшись в тебя. Вот так…
Она мягко опустилась на меня. Поцеловала в губы, в шею, в живот, стала спускаться ниже.
— Настя, даже функционалы устают… — трагическим шепотом сказал я.
— Сейчас посмотрим…
— Это… нечестно… — Впрочем, через секунду я воскликнул: — Нет, а это еще более нечестно!
Настя тихо засмеялась. С минуту я смотрел на ее силуэт на фоне неба, обласканный лунным светом и морским ветром, то приподнимающийся, то опускающийся надо мной. Потом почувствовал, как участилось ее дыхание, поймал ее ладони, сжал. Настя выдохнула, едва слышно застонала и прижалась ко мне, ее тело еще сотрясали мягкие волны, но она не останавливалась, и настала моя очередь застонать от древнейшего и сильнейшего из наслаждений.
— Ты подрываешь мой боевой дух… — сказал я чуть позже. — Мне предстоят сложные разговоры, а я буду блаженно улыбаться и отвечать невпопад…
— А ты соберись…
— Угу. — Я присел. На душе было тревожно. Пустынный пляж, луна в чистом небе, замирающие отсветы в волнах, красивая девушка рядом — чего еще желать человеку? Уверенности в завтрашнем дне, наверное… — Искупаемся?
— Пойдем.
Она легко поднялась. И мы рванулись по песку к воде — да, именно так, как в дешевых фильмах.
— Учти, я совсем не знаю, люблю тебя или нет! — крикнула Настя, бросаясь в воду. — Я! Не! Знаю!
— Я тоже! — крикнул я.
И это было правдой. Но именно потому, что мы не боялись об этом говорить, эта правда доживала последние дни.
К нам пришли утром.
Я проснулся от доносящегося снизу стука в дверь. Стучали не громко, не угрожающе, даже не настойчиво. Но неутомимо. Тук-тук. Долгая пауза. Тук. Опять пауза. Тук-тук.
Во все окна светило солнце.
Тук-тук.
Кто бы это ни был, но человек стоял у дверей и неторопливо в нее постукивал. У него было много времени — все время мира — и очень много терпения — больше, чем отпущено человеку.
Настя тоже проснулась и села в кровати. Тревожно посмотрела на меня.
— Оденься, — сказал я ей. — Котя был прав, наш тайм-аут кончился.
— Они нападут?
— Нет, что ты! Наверняка они выработали какое-то предложение. — Я успокаивающе погладил ее по плечу. — Какие-нибудь требования ко мне и к тебе… Разумеется, мы будем торговаться. Пообещаем не мешать им… только я тебя прошу, будь искренна! Они почувствуют ложь!
Тук. Тук-тук.
Стучали в московскую дверь — она давала самый «железный» отзвук. Жаль. Я бы предпочел стук из Кимгима и визит Цая.
— Я буду очень убедительна. — Настя встала и начала торопливо одеваться. Белые брюки, белая блузка с короткими рукавами — летняя, нелепая в осенней Москве одежда. — Знаешь, мне немножко страшно.
— Ничего. — Я подмигнул ей. — В плохом голливудском кино хорошие ребята всегда выигрывают.
— А мы хорошие?
— Лучше не бывает, — сказал я, влезая в джинсы.
— Кирилл…
— Да?
Настя покачала головой:
— Нет, ничего. Я потом тебе скажу.