– Я уже не пионер, – сказал Сережа.

– Ну, я понимаю. Давай, Сергей, помоги собрать со стола и валите в коттедж, а я докурю и приду…

Валя, поигрывая бедрами, увела Сережу в коттедж, в свою комнату, включила торшер и задернула шторы якобы от посторонних глаз, и я подумал, что у Вали куда более легкая задача, чем у меня, – если только моя нимфетка придет. Но придет ли? Утекало время, крупные низкие звезды плыли в черном небе, и маячок спасательной станции мигал в черноте близкого моря. Там, на спасательной станции, крепкотелые спасатели уже наверняка приступили к старшеклассницам, а тут – сиди и жди. Конечно, она не придет, этот цыпленок, нужно было не терять время и пригласить к себе очередную пионервожатую…

Уверенный, что в этот вечер моя встреча с девочкой не состоится, я уже собрался идти спать, но в этот миг легкий стук каблучков по бетонной аллее насторожил мой слух. Она бежала. Даже по стуку каблучков я понял, что это – она. Было что-то воздушно-легкое, ассолевское в этом быстром пробеге. И я не ошибся – она впорхнула в полосу света у беседки – наивно-смешная и прелестная в этих коротких пионерских шортиках, в такой же штормовочке, как у Сережи, – униформе лагеря, с пионерским галстуком на белой блузке и… туфельках на высоких каблучках.

– З-з… з-з… здравствуйте… – сказала она, дрожа, и ее лучистые глаза потупились.

Я подошел к ней вплотную – даже на этих смешных высоких каблуках она была ростом ниже моего плеча. Я подошел к ней вплотную, молча приподнял ее голову за подбородок и заставил взглянуть на себя. Испуганные, настороженные, но где-то в самой глубине вспыхивающие искорками отчаянной решимости глаза. Сиреневые полураскрытые губки. И мелкая дрожь нервного озноба по всему телу. Телу? Это было тельце – худенькое тельце четырнадцатилетней девочки, подростка с голыми точеными ножками, открытыми до шортиков, с худенькой шеей балерины и с нелепым пионерским галстуком, прикрывающим своими концами чуть-чуть наметившиеся под белой рубашкой выпуклости ее еще детской груди. «Ты с ума сошел! – сказал я себе. – Что ты будешь с ней делать? Это же еще ребенок! У нее родители твоего возраста, наверно…»

– Ладно, детка, – сказал я. – Идем, я тебя чаем согрею, а то ты дрожишь. Заодно – поболтаем.

И, взяв ее за руку, как дошкольницу, я повел ее в коттедж. Теперь нужно было держаться этого шутливо-иронического, дразнящего тона – «детка», «малыш», «ребенок» – при каждом к ней обращении. Четырнадцатилетнее существо не хочет, чтобы ее считали деткой, она из духа противоречия сделает все, чтобы доказать, что она не детка, не ребенок, а уже взрослая. И минут через пятнадцать, когда мы пили чай с коньяком, она сказала уже почти зло:

– Не нужно говорить мне «детка». Я не ребенок.

– Ну, это я тебя дразню. Но вообще-то ты, конечно, ребенок. Ты даже целоваться не умеешь.

– Почему вы так думаете?

– Ну, если ты в школе несколько раз поцеловалась с мальчишками, это еще не значит, что ты что-то умеешь. Но мы сейчас проверим. – Я подошел к ней, одним движением поднял ее на руки и пересадил на диван, как куклу, она даже испугаться не успела. – Вот так. Ты сидишь здесь и я – рядом. Но я сплю. Я усталый солдат, только что пришел с фронта домой, тысячу километров прошел пешком и проехал, и вот я пришел домой и уснул. А тебе нужно разбудить меня, ты моя жена, тебе нужно разбудить меня – не знаю зачем, это ты сама придумай, – может, меня председатель колхоза зовет или в райком меня вызывают, не важно. Ну вот, как ты будешь меня, усталого солдата, будить?