– Нет, я не заикаюсь, – несмело улыбнулась она.

– Или, может быть, ты необразованная, читать не умеешь.

– Умею! Что вы! Вы просто смеетесь… – Она смотрела на меня своими темными блестящими глазками, ее пухлые губки были полуоткрыты, ее кегельные ножки легко держали ее стройное тело, ее маленькие грудки упирались в туго натянутую белую рубашку с двумя расстегнутыми сверху пуговками, ее льняные волосы падали на маленькие плечики… Да что там говорить!

Но я все еще держался в рамках почетного гостя.

– Нет, я не смеюсь, – сказал я. – Вот я вижу по твоей фигуре, что ты занимаешься балетом. Наверно, ты учишься в балетной школе. Да?

– Да. Это не совсем школа, это балетная студия при саратовском Дворце пионеров.

– А балерины, как я знаю, очень мало читают. Ты книжки читаешь?

– Читаю, конечно, читаю!

– Например, какие?

Но в это время над всем лагерем звучит горн – сигнал отбоя.

– Ой, мне нужно бежать на вечернюю линейку, – говорит она. – А вы еще не записали ни моей фамилии, ни адреса. А хотите, я приду после отбоя и вы посмотрите, как я развита, и запишете меня?

– И снова ее темные блестящие глаза посмотрели мне прямо в душу – дерзко, вызывающе и в то же время совершенно невинно.

– Ну… я не знаю… – проговорил я неуверенно. – Разве после отбоя вам разрешают ходить по лагерю?

– Конечно, не разрешают. Но вы ждите, я приду… – быстро сказала она и убежала.

В полумраке аллеи я видел ее быстро мелькающие кегельные ножки и легкую фигурку, стремительно летящую к общей, на берегу моря вечерней линейке. «Вы посмотрите, как я развита…»

Слабое томное щемление подвело мне живот, и приятная ломота предчувствия, как от утренней затяжки сигаретой, поползла по суставам…

Потом в беседке возле гостиницы, окруженные чернотой южной ночи и низкими крупными южными звездами, мы с Валей пили тонкое грузинское вино «твиши» и гадали, придут наши нимфята или не придут – Валя, оказалось, тоже пригласила своего Сережу на «деловую» беседу после отбоя.

Дальние отплески смеха у затухающих костров, быстрый пробег чьих-то ног, шум близкого моря, и легкий ветер в деревьях – все это остро ловил наш слух, напряженный чутким ожиданием.

Но вот затихли вдали пионерские костры, погасли окна в корпусах пионерских дружин, и, казалось, даже море улеглось по сигналу вечернего отбоя.

Бутылка холодного «твиши» подходила к концу, наш с Валей разговор давно ушел куда-то в сторону, на телевизионные сплетни, как вдруг из-за черных ветвей кустарника выступила бесшумная, стройная фигура Сережи в коротких шортах и курточке-штормовке. Его глубокие черные глаза и узкие мальчишеские губы, его еще не тронутые бритвой щеки и даже упавшие на высокий лоб волосы были, казалось, напряжены, осторожны – он вышел из-за кустов, как молодой робкий олень. Он на самом деле был похож на молодого оленя – на высоких стройных ногах, с большими темными глазами, – я хорошо понял, почему Валя выбрала именно его, в нем было что-то трепетно-оленье…

– О, Сережа, добрый вечер! – сказал я тут же, чтобы помочь ему выбраться из робости. – Иди сюда, у нас замечательное вино. Валя, а где же стакан? Хотя знаешь что? Забирай эту бутылку и Сережу в коттедж, а то тут еще пройдет кто-нибудь, скажут, что мы пионеров спаиваем…