Тако-же и Моузли вперил взор свой в Подлинного Меня. Изработан он был из Капитана Енергичного, и, казалось, жить будет, доколе не станет Королем Кафузлеем, и слова его, ко мне обращенные, я расценил со тщаньем.

– Вскорости я вас подоткну, а равно и сие столетье, друг мой.

Скуп он был с дроботушным хавчиком – в сем я был уверен. Его призыв к сыновнему благочестью превратил его в сообразительного, симпатичного и невлюбленного. Еще чуть-чуть – и такой ход мыслей понудит его выкрикнуть «СГАЗАМ» и метаморфировать в Капитана Чудо.

И вот, как бы токмо что из Хибары Лудильщика, вижу я, как к улыбчивому кирпичному лику моему карабкаются по железной рампе и Озуолд Моузли, и Томми Морэн. Живо шагаючи за ними, следует отряд Чорных рубашек с еврейскими леденцами и ирисками, пихаясь за место в моей печи.

Стаи птиц, видел я, в текущий момент заполняли провал меж стальными моими челюстьми. Я наблюдал, как Моузли помедлил и повернулся ко мне, всего лишь за мгновенья до того, как начать неумолимый скольз свой прямо в глотку Хоррора. Его сопровождали евреи, мухами налипшие по оба его бока. Жирны они были, видом располагали людей довольных, неплохо оснащенных недавнею трапезою – пудингом из говяжьего стюдня и взбитого жидкого теста.

– Фокус в том, чтобы спасти себя. – Моузли возвестил сие и оделил меня сим советом с удовлетвореньем. Умпф! Как будто требовался мне диплом по Гуманитарным наукам, дабы признать истинность сего утвержденья. Озуолд в своем репертуаре очевидного, даже тут.

– Тогда вы движетесь в верном направленье, – заверил его я, и Некро-Волшба вздымалась при сем во мне, яко символическая мятная лепешка.

– Вы – человек светский, – наконец адресовался мне Моузли (разумеется, за жизнь мою при сем он бы не дал и сблевнутого фартинга), – человек, повидавший свет и опытный. Решенье ваше – кое есть дело етики и, вне всяких сомнений, располагается на острие беспристрастности, либо филозофьи, либо профессиональной неподкупности, – должно быть по сему поводу валидным.

Я прокис от игры его.

– Pulvis et umbra sumus[55], – сказал я и попрощался с ним, ибо не суждено мне было больше видеть его на протяженье нескольких дней, покуда мы не встретились расслабленно выпить горькой «Иеремеи Быкожаба» в публичном заведенье лорда Ормонта и его Аминты в Найтсбридже, где постепенно и доза пирались до сушняков.

Кличи радости, влекущаяся плацента, спермь, слюни и извращенная дикость, что, казалось, обволокли собою все мирозданье, неслись надо мною по небу. Налетали фонтаны брызг урины, и обнаженное тело мое блистало, аки серебряный выст рел в их дуновеньи. Я отряхнул воды от главы своей и весь решительно собрался, меж тем неуклонно продвигаючись к тому крематорью, так напоминающему Боп Хоррора.

– Блятька, сюда, – Томми Морэн был следующим – и подал мне знак. – Лучшие выпивка и жорево.

Я смотрел, как на вершине рампы подался он в сторону, яко додо, та громадная вымершая птица, проворно проковылял вовнутрь, сокрушаючи в спешке своей немощных евреев, сминаючи все протоплазмичное человечество вблизи, – и вновь не мог не отметить толчеи ползучих, прыгучих тварей, что вечно двигались в симбиозе подле жида разумного.