– Считаю, что вы должны так поступить. Не думаю, чтобы это могло дать слишком много как Агентству, так и вам, но ничего более разумного не вижу.

– Ваш скептицизм, возможно, вызовет мое доверие... – проворчал я вполголоса. – А что, последствия каллотомии действительно необратимы?

– При хирургической каллотомии перерезанные белые волокна наверняка бы не срослись. Это невозможно. Но ведь вам никто не делал трепанации черепа?..

– Понимаю, – ответил я, подумав, – вы пробуждаете во мне надежду; либо хотите меня искусить, либо сами в это верите...

– А ваше решение?

– Я дам ответ в течение ближайших сорока восьми часов. Согласны?

Он кивнул и указал на лежавшую на столе визитную карточку.

– Там номер моего телефона.

– Неужто будем связываться в открытую?

– И да и нет. Никто трубку не поднимет. Вы переждете десять сигналов и позвоните снова. Опять подождете, пока прозвучат десять сигналов, и все.

– Это будет означать мое согласие?

Он встал и кивнул.

– Остальное зависит от нас. А теперь мне пора. Желаю спокойной ночи.

Он ушел, а я еще долго стоял посреди комнаты, бездумно глядя на оконные гардины. Неожиданно погасла потолочная лампа. Я подумал, что она перегорела, но, выглянув в окно, увидел погруженные во тьму санаторские здания. Погасли даже далекие фонари, обычно помигивающие у съезда с шоссе. Видимо, произошла крупная авария. Мне не хотелось идти за фонарем или свечой, часы показывали одиннадцать, поэтому я только раздвинул гардины, чтобы при слабом свете Луны раздеться и принять душ в моей маленькой ванной. Вместо пижамы хотел надеть халат, открыл шкаф и окаменел. Там кто-то стоял, толстый, невысокий, почти лысый, неподвижный, как статуя, и прижимал палец к губам. Я узнал Грамера.

– Аделейд... – прошептал я и осекся, потому что он погрозил мне пальцем и молча указал на окно. Я не тронулся с места, тогда он присел, вылез на четвереньках из шкафа, прополз за письменный стол и, все еще не поднимаясь, задернул гардины. Стало так темно, что я едва мог различить, как он, все еще не вставая с колен, возвращается к шкафу и достает что-то квадратное, плоское. Тем временем мои глаза уже привыкли к темноте, и я увидел, как Грамер открыл небольшой чемоданчик, вынул какие-то шнурки или проводки, что-то там соединил и, продолжая сидеть на ковровой дорожке, прошептал:

– Сядьте рядом, Тихий, надо поговорить...

Я сел, все еще ошеломленный, не способный вымолвить ни слова, а Грамер пододвинулся ко мне так близко, что наши колени соприкоснулись, и сказал тихо, но уже не шепотом:

– В нашем распоряжении по меньшей мере три четверти часа, если не час, прежде чем дадут ток. Правда, некоторые подслушивающие устройства имеют автономное питание, но это – только для фраеров. Мы экранированы по первому классу, Тихий, называйте меня Грамером, вы уже привыкли...

– Кто вы? – спросил я.

– Ваш ангел-хранитель. – Он тихо засмеялся.

– Как же так? Ведь вы тут сидите уже давно? Откуда вы могли знать, что я приду именно сюда? Ведь Тарантога...

– Любопытство – первая ступенька в ад, – невозмутимо изрек Грамер. – Не все ли равно откуда, как, зачем. Нас должны занимать более серьезные вещи, Тихий. Во-первых, не советую поступать, как рекомендовал Шапиро. Ничего хуже вы сделать не можете.