Живой ногой, размышляя о тайне рыбацкой страсти, я пошел к вагончику. Тайна эта, думал я, в соединении трех стихий: воды, земли и воздуха плюс природа человека. Рыба живет в другой, непонятной нам жизни и надо хитростью извлечь ее из нее. Именно хитростью. Как же назвать эти бесчисленные приспособления, причем очень дорогие, для ловли?

Юра, который был всюду, вдруг возник, пошел со мной и стал рассказывать как он недавно подбил селезня, как от него не улетала утка, подбил и ее дробью-нулевкой, потом ждал, когда ветром пригонит уток к берегу. Четыре часа ждал. Ходил по берегу, сапоги-болотники откатаны. Я иду, они: скрип-скрип. Вдруг слышу, рябчики отвечают посвистывают. Я дальше ходить. Полетели. Еще их снял.

- Летели три штуки утки, видел?

- Далеко.

- Ну и хорошо, пусть живут. У нас же полным-полно всего.

- Так-то так, - сказал Юра. - Но свежее мясо рябчика или уточки. Это... Мы берем глину, обмазываем тушку. Даже перья не выщипываем, сами отстанут, только потрошим. Облепим глиной, обмажем и в угли. Разламываешь потом черепки, оттуда пар, запах такой!

- Буду Стаса вытаскивать, - доложил я Юре. - А ты Галину Васильевну и Славу. Тем более тебе пора пиво пить.

- Да я уж выпил одну.

- Одну! Тебе придется далеко не одну.

- Не клюет, вода высока, - повинился Юра, будто был виноват, что мы прилетели сюда после больших дождей. Я уже сказал Станиславу Юрьевичу.

- А он?

- Говорит: ночевать буду в воде.

Я взял все необходимое для согревания и вернулся к реке.

- Стас, - сказал я решительно, выходи! Умоляю, заклинаю, уговариваю. Ты не мальчик. Это когда мы с тобой пятнадцать лет назад купались в Байкале, на Ольхоне, уже и тогда, помнишь, Распутин нам говорил: "Вы что, в ваши годы, в такое время".

- О! - воскликнул Стас, - вот чего я не сделал. Не сделал, не совершил ритуального купания в реке. Он бросил спиннинг на песок и стал раздеваться.

По-моему, даже прибрежные кусты от страха съежились. Солнце скрылось за тучей. Стас раздевался. Я тоже начал раздеваться. Я все еще надеялся, что Стас шутит. Вот он дойдет до рубахи, засмеется и оденется обратно. Нет, уже дошел до майки, расстегивает ремень.

- Обожди, молитвы почитаю, - попросил я.

- Да, да, читай.

Я перекрестился, прочел "Отче наш", "Богородицу", тропарь святителю Николаю, перекрестил воду. Пока я стаскивал тяжелые бахилы, Стас резко вошел в реку, зашел подальше и окупнулся.

- Выходи, - закричал я, содрогаясь от сочувствия к нему и от страха за себя. Я ступил с берега в жидкий лед полярной реки, обжигая ноги по колено, забрел и оглянулся. Стас на глазах краснел всем телом и кричал:

- Не вздумай купаться, окупнись и выскакивай.

Что я и сделал. Шлепнулся и окунулся с головой. Выбежал из воды, Стас протянул мне мою рубаху.

- Скорее одевай.

- Вначале штаны, - сказал я трясясь. - Штаны. У нас бы если начал одеваться сверху, осмеяли бы. Дом же не с крыши строят.

Мы оба чувствовали, что жар купания пробирает с головы до ног.

- Быстро, быстро, быстро, - говорил Стас, - как казаки в Париже. Представь, что бежишь от женщины.