И просуществовал всего немного на этом свете, даже понять ничего не успел. Все жил как-то суетливо, ни о чем особо не думал, не до этого было. Садик, школа, институт, потом стал взрослым, а тут с работы выгнали, любимая ушла. Да и не любимая, наверно, а просто податливая и доступная. И не ушла, а прогнала.

Хоть когда-то и нам с ней было хорошо.

Как в старинной песне поется: «Вот и встретились два одиночества…» Как встретились, так и разошлись.

Хоть и жили вместе, а все равно она сама по себе, а я сам по себе. Постель, правда, делили, и это было единственным, что нас объединяло. Немного любви на ночь, словно стакан воды выпить…

А потом… и этого ей от меня не надо стало. Нашла себе другого, такого же одинокого, и любит его, а мне только и осталось, что умирать.

Даже скрипнул зубами от злости и бессилия, а может, и от боли, которая поднималась с низа живота.

Но с другой стороны, не любил я ее, а она меня. Совместно проведенная ночь не повод для знакомства, и уж тем более для долгого брака. Мы просто существовали рядом так, как нам было удобно, но удобство прошло, как только меня выгнали с работы и я перешел в разряд неудачников.

Зачем ей кормить и держать рядом совершенно чужого человека, да еще беспомощного, скулящего, как побитый щенок?

Вот она и завела себе другую собачку.

Я бы такого не сделал. Наверное…

В общем, и не жил совсем, поэтому не хотелось умирать, а похоже, придется…

Крупные капли пота текли по моему лицу, да и по всему телу, словно я стал губкой и кто-то из меня решил выдавить всю влагу. А затем придет обезвоживание и смерть, мучительная и ужасная. Это точно знаю.

От большинства ядов насекомых спасения нет, лекарств не нашли.

После этой мысли мне сразу захотелось пить, да только до фляжки не смог добраться. Сразу как-то ослабел. Руки стали настолько тяжелыми, чтобы ими двигать, требовалось слишком много сил. Добраться до пояса, потом отстегнуть фляжку и поднести ее ко рту точно не смогу. Значит, умру. Все равно. Плевать!

В избушку вошел профессор, он принес дрова и начал не спеша растапливать печку. На меня не смотрел — неинтересно ему было, как люди рядом умирают.

— Сейчас разожгу, супчик сварим, у меня здесь для него все имеется; и травки разные, пара картофелин, капуста, добавим мяса птичьего, копченого. Тетерева в прошлом году убил, они глупые на токовище, когда перед самками впечатление пытаются произвести, если незаметно подобраться, то можно палкой убить. Ружья не держу, ни к чему оно в лесу, да и лешему не нравится, когда в его лесу стреляют, всех охотников извел: кого в болото завел к кикиморе, кого в чащобе привалил сухим деревом…

Я хотел сказать, чтобы он не беспокоился. Зачем суетиться и суп варить? Бесполезно и глупо. Мертвому ни к чему.

Но из моего горла вместо понятных слов вырвался только слабый стон. Сергей Сергеевич так и замер, настороженно глядя по сторонам. Я его не очень хорошо видел, темно было, освещенным оказалось только лицо, на котором играло яркими всполохами пламя в печке, лизавшее принесенные из лесу черные сучья.

Профессор вытащил откуда-то с верхней полки свечку, зажег ее и поднес к моему лицу. Увидев крупные капли пота, огорченно вздохнул: