– Да что же это такое… – тихо произнёс Митро, в упор глядя на Илью узкими чёрными глазами. – Что ж это, люди добрые, творится… Да что же это вы, смолякоскирэ, – на всю мою жизнь проклятье?! А?! Илья! Смоляко! Сукин ты сын! Когда это кончится, спрашиваю?! Когда ты и твои выблядки в мою семью лазить перестанете? Нам от вас одна беда, столько лет – одна беда!

– Да где тебе беда, холера?! – рявкнул Илья так, что зазвенели стёкла в доме. – Мне что, до конца дней своих тебе долги выплачивать?! Двадцать лет прошло, уймёшься, может, наконец, старый чёрт?!

– И что с того, что двадцать?! Хоть сто! Хоть триста!!! Что твой внук устроил?! Что, я тебя спрашиваю, он мне с девочкой сотворил?! Кто в нашем роду так делал, кто?! Девку в жёны с мешком на голове взять – это только твои могут! Смолякоскирэ! Конокрады треклятые! Все вы, все до одного такие! Ты, сволочь, начал и детям передал! Выродок!

– Язык вырву, паскуда… – тихо пообещал Илья.

Рука его дёрнулась к заткнутому за голенище кнуту. Кнут Митро торчал из-за пояса, и тот выхватил его с молодой проворностью. Было очевидно, что деды сейчас сцепятся всерьёз, и цыгане, переглянувшись, со всех ног кинулись к ним. Тут же двор взорвался криками, воплями, испуганным визгом цыганок, но всё заглушала громоподобная ругань стариков, без всякой почтительности растащенных в стороны, но продолжающих бешено рваться друг к другу.

– Всё из-за тебя! Все мои несчастья из-за тебя, собачий сын! – в голос орал Митро. – Сестру увёл! Дочь увёл, всю семью опозорить не побоялся! Другую дочь от законного мужа забрал, под своего выблядка подсунул! С внучкой теперь этот твой анчихрист что сделал?! Что он с ней сделал, на ней же места живого нет! Спользовался, что отца её убили, – так я, слава богу, жив ещё! Думаешь, я до него не доберусь?! Думаешь, не доберусь?! Убью! Своими руками!

– Убивай!!! – кричал в ответ Илья, которого едва сдерживали четверо человек. – Убивай, на здоровье, вон он стоит! И меня вместе с ним! Может, угомонишься тогда наконец! Подохнешь спокойно! Как ты мне надоел, морэ, ты бы знал, и за что только Варька моя…

– Ну, давай, давай, открой рот! И про сестру свою тоже скажи, я тогда тебя вперёд твоего поганца прихлопну! Со спокойной совестью! Да ты хоть бы к седой бороде себе стыд на базаре выменял! Чтоб ты под забором без попа сдох, сукин сын, проклятье на всю мою жизнь!

Растерявшиеся цыгане не знали, что и делать: то ли, не доводя до смертного греха, растаскивать взбесившихся стариков на разные концы улицы и держать, покуда не уймутся… то ли помедлить и услышать наконец собственными ушами, из-за чего столько лет не могут спокойно смотреть друг на друга дед Арапо и дед Смоляко. Испуганно, тревожно гомонили женщины; сквозь их пёструю толпу торопливо проталкивалась Настя.

– Да пропустите же! Встали, вороны, рты пооткрывали, обра-адовались… – Она оказалась наконец рядом с цыганами и с силой толкнула в грудь сначала Илью, а затем – брата.

– Ну?! Рады?! Дурни старые, без вас нынче горя мало?! Нашли время, дорвались друг до друга, схватились, как кобели бешеные! Давайте, грызитесь, смешите молодых, бороды друг у друга повыдирайте! Ещё и на кнутах сцепитесь! – гневно закричала она, стоя между взъерошенными, держащимися за кнуты стариками. – Разве не видите, что творится?! До вас сейчас разве, до ваших дрязг, которым сто лет в обед стукнет?! Хватит, говорю вам, хватит!!! После передерётесь, коли душа горит, а сейчас – чтоб духу вашего здесь не было! Не то обоих прокляну! Только мне и дела – с вами тут возиться, а у меня же там девочка… девочка моя… – Голос Насти вдруг сорвался. Она отчаянно взмахнула руками, закрыла лицо ладонями и бросилась в дом. За ней толпой помчались цыганки.