Дина пряталась за спиной Сеньки – бледная, со страшными багровыми синяками на лице, в затянутой под самым горлом Сенькиной шинели, из-под которой свешивался полуоторванный подол юбки. У парня за ночь тоже раздулась ссадина на скуле, оставленная Мардо во время ночной драки. Пять минут назад они подошли к запертым воротам дома, и Сенька, обернувшись к Дине, в который раз повторил: «Главное – держись, девочка. Голоси, плачь, меня кляни – что хочешь, но держись. Час покричат, угомонятся, и – считай, отмучилась ты».

Дина молча, не глядя на него, кивала. И сейчас она стояла у парня за спиной, сжимая в руках скомканный, грязный лоскут с высохшим коричневым пятном – свою последнюю защиту. Сенька взял рубашку из её рук.

– Смотрите все. Динка честной была. Я её взял этой ночью, она мне жена теперь.

Во дворе стояла тишина. Мёртвая тишина. Сенька смотрел поверх голов цыган в чистое, ещё чуть голубеющее утреннее небо, ждал взрыва проклятий, слёз, воплей. Он знал, что у самого дома, у крыльца, стоит его семья: дед, бабка, братья и сёстры, тётки с дядьками. Посмотреть в ту сторону Сенька не мог.

– Девочка моя!.. – послышался вдруг срывающийся голос Дарьи. – Девочка моя, как же так?! Диночка моя?! Господи, разбуди меня! Господи, дай помереть…

– Мама!.. – всхлипнула Дина, кинулась к матери, и Дарья прижала её к себе, захлёбываясь в слезах. Шинель поползла с плеч девушки на землю, и Дарья поспешно натянула её обратно на дочь.

– Мама, я не хотела… Прости меня, ради бога, я не хотела…

– Девочка моя бедная… Да как же это, да что же это сделалось… Озверели люди, и цыгане озверели… Да будь ты проклят, выродок!!! – взвыла наконец Дарья, и от стремительного плевка в лицо Сенька не успел отвернуться. – Чтоб кишки твои вонючие наружу вылезли, чтоб ты в канаве сдох! Да как же ты… как руки-то поднялись?! Она же сестра тебе, двоюродная сестра, сукин сын, чтоб твои мать и отец в аду на сковородках до конца света мучились!!!

– Брата родного проклинаешь, тётя Даша, – хрипло сказал Сенька. – Не нужно. Отец с матерью ни при чём.

– Он ещё гавкает! Он ещё гавкает!!! Он ещё рот открывает, ирод, да я же тебя сейчас… – Дарья кинулась на него с протянутыми руками, Сенька как можно осторожнее перехватил их. И держал рвущуюся к нему тётку до тех пор, пока не подоспели цыгане.

Рыдающую взахлёб Дарью женщины отвели к крыльцу, усадили, принесли воды, начали тихо уговаривать. Сенька знал, что ей говорят: что дела не поправишь, что Дина уже не девка, что она, хочешь не хочешь, жена этому выродку, и что какая теперь разница – силой или добром её взяли замуж… Несколько немолодых цыганок увлекли в дом едва держащуюся на ногах Дину, утешая и успокаивая её, и парень облегчённо вздохнул про себя: Динка вытерпела, стало быть, самое страшное – позади. Теперь он остался один и, перекрестившись в мыслях, готовился принимать проклятья всего табора. «Ненадолго… Ничего, потерпишь. Час, другой… Не до ночи же им орать, устанут. Зато потом – всё. И Динке – всё. Никто ничего не узнает, Мардо рта не откроет, побоится…»

Внезапно он заметил, что все цыгане смотрят не на него, а совсем в другую сторону, на что-то, происходящее возле самого дома, у крыльца. Сенька тоже повернулся туда – и увидел деда Илью и деда Митро. Они стояли возле крыльца, глядя друг на друга так, что гомонящие вокруг цыгане смолкли один за другим, а кое-кто даже украдкой перекрестился. И Сенька тоже невольно сделал шаг туда.