Я ахнула и зажала рот ладонями. Ноги подкосились, я обеими руками схватилась за Джули. Открыла рот, чтобы закричать, но не смогла издать ни звука.

Может, мне это мерещится? Может, из-за чувства вины я пожелала, чтобы он воскрес?

Нет. Комнату огласили визг и вопли ужаса, сдавленное аханье, недоверчивые стоны.

– Нет… Нет… Нет… – причитали родители Блэйда, выставив руки перед собой, словно для защиты от кошмара. В центральном проходе грохнулась в обморок пожилая дама. Никто не бросился к ней на помощь. Все взгляды были прикованы к гробу.

Все смотрели на труп. Медленно… медленно… точно в замедленной съемке… Блэйд садился.

– Он шевелится! Вылезает!

– Он жив!

– Блэйд, ты слышишь нас? Блэйд?!

– Боже мой! Это невозможно! Это безумие! Боже мой!

Испуганные голоса разносились по часовне. Никто не двигался. Миранда и Джули попятились от меня. Они обнялись у алтаря, бледные, с вытаращенными глазами.

Оцепенев от ужаса, я стояла перед гробом, всего в нескольких футах от ожившего трупа, прижав ладони к щекам.

– Чудо! Чудо! Мой мальчик воскрес! – заголосила мать Блэйда.

– Врача! Здесь есть врач? – выкрикивала какая-то женщина. – Нам нужен врач!

– Он живой! Вытащите его! Он не умер!

Закостенелое тело Блэйда село в гробу, сжимая губы и уставившись остекленевшими глазами в одну точку. Размалеванные щеки и подкрашенные губы придавали ему сходство с болванчиком чревовещателя. У меня возникло чувство, будто я очутилась в фильме ужасов про ожившего болванчика, злобного и опасного.

Разумеется, он мертв. Я убила его. Он истек кровью у меня на глазах. Я знала, что он мертв.

Но вот он, Блэйд, мой милый, мертвый Блэйд, сидит в своем гробу.

Я смотрела, как он поднимает руку, так медленно, словно каждый дюйм стоил ему неимоверных страданий, как будто малейшее движение было для него испытанием. Да, Дневничок, его правая рука поднялась, и он развернулся. Развернулся к скованной ужасом толпе, пришедшей скорбеть о нем.

Остекленевшие глаза скользнули по толпе, перебежали с его родителей на немолодую чету рядом с ними, затем – на пожилого мужчину, опиравшегося на трость. Все они замерли в изумлении, не веря своим глазам.

Блэйд повернулся еще немного, сильно выгнув туловище. Теперь его глаза смотрели прямо на меня. В них не было зрачков. Они были совершенно зеленые, цвета весенней травы.

Он устремил взгляд на меня, и… губы его задрожали. Щеки пошли пятнами. Он пытался заговорить. Открыть рот и заговорить. Но его губы были зашиты.

Он силился что-то сказать, кривя рот в уродливой гримасе. Наконец он сдался. Не сводя с меня глаз, он поднял руку – и указал прямо на меня обвиняющим пальцем. Палец дрожал, потом замер, нацелившись на меня у всех на глазах.

Я почти услышала его голос: «Смотрите все! Это она убила меня. Это из-за нее я стал трупом».

– А-а-а-а-а… – простонала я, не в силах смотреть ему в лицо. Я знала, что эти неоново-розовые щеки, эти зашитые алые губы, эти пустые незрячие глаза будут преследовать меня вечно. Вечно. – О не-е-ет! – Издав еще один животный стон, я отвернулась, чтобы не видеть этого кошмара, и заметила фигуру, стоявшую посреди прохода. Фигуру, одетую в черное.