Понятие собственности простирается на гораздо более высокие этажи социальной конструкции, на образ жизни престарелых, на отношение к ним в семье и в обществе. В 1986 г. в Пенсильвании, в довольно задрипанном городишке нам показали несколько интернатов для стариков и для слабоумных. Мы увидели в высшей степени достойный образ жизни, скромную, но эффективную социальную организацию, и поняли – сам способ обращения со стариками может быть мощнейшим мобилизующим ресурсом как внутри, так и вне страны. Тут не надо изобретать никаких велосипедов. Жизнь бабушек может и должна являться мощным фактором интеграции всего общества.

Неужели весь вопрос в том, как технически сделать бабушку собственником? До этого додумались еще первые приватизаторы. Бабушка должна иметь долю в собственности страны, эта собственность должна быть так или иначе зафиксирована – в форме ли именных приватизационных чеков или иначе. Эта доля должна быть сопоставима со стоимостью общественного и государственного секторов собственности, деленной на численность населения. И, наконец, эта частица собственности должна находиться под управлением обученных социальных работников или родственников, которым бабушка доверяет и за которыми общество зорко следит. То же самое касается младенцев, слепоглухонемых и всех, кто временно или постоянно не является полноценным управленцем. Все они по праву гражданства причастны к собственности страны, и всем им должна быть оказана на технологических этажах профессиональная помощь.

Весь вопрос в том, чтобы совокупная капитализация страны, будучи поделена на 140 миллионов, давала не 27 долларов, как в 1994 году, а хотя бы раз в 500 больше. Российский Родос[15][16] именно тут.

Россия как захват и поглощение

Из стенограммы обсуждения лекции Владислава Суркова «Русская политическая культура – взгляд из утопии» .[17]

2007.06.08

Сообщение, точнее – воззвание, которое мы выслушали, вызывает больше чувств, чем мыслей. Но в общественных местах выражение чувств неуместно, поэтому постараюсь нахлобучить отдельные мысли на некоторые чувства.

Вот первое. Жанр у нашего собрания странный: нечто среднее между партхозактивом, научно-практической конференцией и (учитывая место встречи) конспиративной сходкой. Вот еще одно подтверждение, что для русских разговоров сегодня нет ни языка, ни времени, ни пространства, – кроме разве что сортира. Но сортир, как известно, тоже слово французское, которое мы весьма своеобычно освоили.

Сурков: Там будут мочить.

Чернышев: Поэтому вот ещё одна мечта-утопия: нужно, чтобы из зала с элитарным наименованием «Ротонда» такие разговоры вернулись на русские кухни. И если на среднестатистической кухне с видом на промзону заговорят на такие темы, можно будет и помереть спокойно.

Мысле-чувство номер два: найти бы русское слово на замену постылой «идентичности». Идентичность – по-нашемусамость, но это скорее из философского словаря. А у Даля есть простое словцо, век назад ещё бывшее в обиходе:собство(свобство). Оно однокоренное со словамисобственностьисвобода, присвоение